Руби топором корни, а не голову. Шутка*

Немое кино.

Он никогда не любил полумрак. Тот, который словно серые пиксели, разбросанные по темноте и нарушающие структуру уюта. Не дающие вдохнуть полной грудью. Ведь и правда- зачем они существуют? Или разглядел, или ничего не увидел. А не этот полумрак в его глазах. В котором многое наощупь, отголосками недоверия. С плеч бы эту голову, да новые мысли, свежие, без затхлости душного подземелья.

Капли дождя как никогда были кстати, даря свежесть и чистоту, ясность ума. Держа её за руку он подумал: невозможно- это не навсегда. И цветы не должны вянуть, чуть прикоснись к ним лучи палящего солнца. Первый раз вы помните?- всё приходит с опытом. Их нужно удобрять, поливать очищенной водой и устраивать сквозняки чистого воздуха. И тогда они будут наполнять магическими ароматами всё вокруг.

На секунду показалось, что её задел кто- то. Силуэт растворился в пикселях полумрака. Передёрнув плечи от прохлады, он крепче сжал её руку

– неужели он чувствует свою вину? или может мою боль от утраты… — задумалась Анфиса, почувствовав клаустрафибию своей руки в руке Афони.

– просто… твой, с солёной карамелью, был такой хрустящий, я увлёкся. а хочешь, я возьму тебе ещё попкорн и возвращаясь домой, будешь им хрустеть под громкую музыку в машине, откроешь окна и ветер у тебя тоже похитит немного солёной сладости. а хочешь, я попрошу чтоб из попкорна с карамелью нам сделали торт и мы отметим придуманный праздник

День пристального взгляда, когда можно просить всё, что угодно

– Просить всё… что у г о д н о — голосом Афони звучит в светлой голове Анфисы. Улыбка расплылась по лицу, как расходятся круги по воде от брошенного камушка.

Ей было не просто простить кражу попкорна во время фильма, поэтому она тщательно обдумала, как справедливо он может искупить свою вину.

Лето перевалило за середину, а они так и не сходили в поход в горы. Можно отметить годовщину молчания.

– Мы идём в горы! — поставила она перед фактом Афоню, проваливаясь взглядом в его глаза.

Афоня уверенно достал карту, положил её на стол и бережно провёл маршрут по холмистой долине к пику горы, отметив места для остановок. Моментально сняв с себя «белый воротничок», надел нужную защиту и впрыгнул в походную одежду. Взял рюкзак, скинул в него половину дома, завёл машину и по привычке, сжал руку Анфисы. Всё это время он не сводил с неё взгляд.

А у неё не пропадала из виду картинка, как весь поход Афоня несёт её, а она ест попкорн

– Ты даже не в состоянии собрать все нужные вещи самостоятельно! — бурчала Анфиса.

– Мне достаточно тебя, этот большой чемодан и то, что в нём — сухо ответил Афоня.

Анфиса всё искала поводы, к чему бы придраться и даже не задумывалась, что в чемодане лопата и верёвка

«Не ищи поводы, умножай смыслы», — подумал про себя Афоня, представляя её приятное изумление от встречи рассвета на высоком, одиноком утёсе, взобраться на который можно лишь по верёвке, зацепленной на верху, чем будет служить воткнутая в расщелину лопата.

Она не просто так имела бледную кожу и задерживала дыхание при его малейшем порезе и сдёртой коленке в походе… запах крови. Она была существом ночи.

Анфиса чувствовала учащённое биение сердца Афони, пульсацию в артериях и запах адреналина… и она понимала, что он в предвкушении чего-то. Он ожидал увидеть её приятное изумление от встречи рассвета.

И теперь, наслаждаясь последним моментом своей бессмертной жизни, она стояла на краю утеса, восхищалась видом величественного начала конца её жизни.

Теплота солнечных лучей, которые она избегала веками, сейчас касались ее кожи, согревая мёртвую душу.

Это было приятное изумление — увидеть красоту нового дня, который станет ее последним. Увидеть приятное изумление Афони, который крепко держал её за руку и во мгновение почувствовал как её рука ускользает, как её тело превращается в пепел и ветер разносит его над утёсом.
Изумлён тот, кто удивляется последним.

Собрав пепел в изящную вазу, он спустился с утёса и направился прямиком в сторону аэропорта. Билет был всего один на этот перелёт через океан и он не знал, как сказать ей об этом.

Он давно знал, что она принадлежит ночи, но не показывал этого. Никогда не было и намёка, чтобы иметь козырь в рукаве.

Пройдя на свой рейс, он бережно пронёс её в ручной клади- всё, как она хотела- носить её на руках в долгом путешествии.

Лайнер плавно парил над бескрацним простором синего океана, в котором мириадами отблесков плескались солнечные лучи.

По прибытию он направился в свой сад, засаженый красивейшими розами. Она никогда и не подумала бы, к чему они там и что даёт им эту красоту.

Зайдя в дом, он взял с полки пробирки с алхимическими составами и начал приготовление. Совсем скоро она возродится, словно та первая роза.

Роза Парацельса

Возродить из пепла.

Что кажется невозможным для тебя в данный момент – станет возможным после того, как ты что-то поменяешь в себе, — задумался Афоня. Порой он был импульсивен, груб, жесток, упрям и своенравен. Таким его сформировала юность.

С пеплом в руках ему пришло понимание, что это не есть хорошо, время ушло, мир меняется и надо меняться самому. Он стал понемногу искать для себя способы, которые помогут сглаживать это, находить и принимать красивое через алхимию.

В своём волшебном саду, в уютной мастерской он работал над восстановлением розы из пепла, но чтобы вернуть Анфису, ему предстоит превратить розу в косулю, которой потребуется потопать копытцами столько раз, сколько дней она прожила в вечном теле девушки.

Он сделал большой глоток из тумблера, поставил стеклянный стакан с толстым дном на подоконник, чтобы поймать луч солнца. И как только пойманный свет, как через призму, рассеялся лучиками по всей комнате, создавая радужное сияние, услышался топот копытцами изящных пряничных лапок косули.

Приятные слова твои –

Мне хорошо уже давно без них.

И снится мне, как будто в глубине ,

Переплетеньем макроме,

Узором вышитая книга

Свой ожидает на прочтение билет.

Плывя на свет, что от страниц исходит,

Не побоясь нурнуть и вглубь морей

Чтобы билет заветный получить бессрочный

И между строчек смыслы уловить.

Сменяет утро ночь, и не смотря на континенты

Летят кометами комменты

И заполняют строчки между строк

И пусть никто их больше не поймёт.

Общению, на самом деле, повезло

Что мы в нём появились

Разбавили его несуществующими мыслями

Мы – авторы таких придуманных историй

Играем роли и немного смыслами

Создатели фантазий, сказок, аллегорий..

Пришла на станцию, людей толпа

Вагоны мчатся очень быстро

Поток людей меняется всегда

Зашли и вышли в никуда

Оставили лишь пару строчек

У всех один и тот же почерк

И разминуться так легко

Среди толпы, где скрыты лица

Стою и жду особенный вагон

Приносит аромат корицы

О вкусе выпечки напомнит он

О смыслах междустрочных

О Франции подумаем мы в унисон

Абзацах скрытых и порочных

Мы были там, в одном вагоне

Пересеклись теплом кометы

По ощущениям, как жизнь снеговика

Что свысока смотрел на город

И с той же высоты девятой крыши

Запрыгнули и скрылись в поворот

Вагон пронёсся сквозь меня

Улыбка, безмятежность

И жизни часть осталась у тебя

А я без четверти себя

А хочешь, прокатнёмся до конечной

Они долго ехали молча в старинном вагоне, сделанном из дерева, по исторической улочке. Люди жались друг к другу, проявляя недовольство, хмуря свои лица. Серые, однотипные, и такие же молчаливые. Но если эти двое молчали, сдерживая сотни слов, чтобы насладится бесконечностью, то люди молчали унынием.

Капли дождя медленно стекали по обратной стороне стекла, рисуя лабиринты множества дорог. Бесконечное множество выбора, направлений, судеб. Сплетение, слияние, расхождение. У каждой капли был свой путь. У каждой судьбы есть конечный маршрут.

Он размышлял о том, что сознание безгранично и может вообразить абсолютно любое проявление нереализованной потребности. Когда ему бывает не «хорошо» внутри, он мечтает. Это помогает отвлечься, посмотреть на всё с другой стороны, высоты, планеты, звезды. В такие моменты ему легко быть отрешённым и спокойным. Это не даёт поссориться с самим собой… Его мечты не о материальном, они больше похожи на сказки...

Да, он хотел.

Пока он блуждал в лабиринте сознания со взглядом в никуда, она смотрела в окно трамвая, как на кадры киноплёнки. Она любила жизнь здесь и сейчас, и поэтому её внимание привлекало всё, что попадало в её поле зрения. В один момент её взгляд остановился на кафе «Зефирное наслаждение», да-да, то самое, в тени французской маркизы.

– Вон они! Смотри, это же мы там сейчас! Ты помнишь, как ты, не спрашивая разрешения, присел напротив меня и заговорил про уличных музыкантов?.. Сейчас это происходит опять.

Анфиса, хватая за руку Афоню, уже одной ногой выпрыгивает из трамвая и спрашивает: «Ты ведь помнишь, это и вчера тоже будет! Выходи из своего подземелья сознания и отвечай мне!»

Афоня в это время мысленно погрузился в карту, разложенную на столе и внимательно рассматривал линию маршрута, он водил пальцем по холмам долины, чтоб понять, где лучше остановиться..

может, в смыслах междустрочных

или в абзацах скрытых и порочных

Будто из соседней комнаты он услышал быстро приближающийся голос Анфисы, он резко ощутил её хватку и моргнув, увидел как он вылетает вслед за ней из трамвая

… Мы будто появились до ноля,

Когда рожденья дата больше смерти.

И как Марсель у Пруста, пытаемся сдержать бег уходящего мгновенья...

Лужа. Он стоял в ней почти по щиколотку, быстро подумав, что иначе и быть не могло. Как и не могло быть с кем- то другим.

Анфиса уже стремительно шла в сторону кафе. Что она делает?? Ведь нельзя так взять и встретиться с самими собою. Несмотря на то, что поиски их заняли долгое время.

Со стороны он видел, как прошлое ещё отражалось на их лицах переживаниями, непониманием и немного грустью. Но всё это пройдёт, расстает как снеговик на девятой крыше и побежит ручьями насыщать землю, которая даст жизнь новым росткам. Сейчас он смотрел уже не переживая, не как в первый раз.

Кто бы мог подумать, что в этой парижанке скрыто так много таланта и усердия.

Карты, пути, дороги, переплетения. Тысячи вариантов, соблазнов, но лучший приходит всегда сам, когда перестаёшь за ним гнаться. Всему своё время и место. Она плыла по жизни, словно каяк, рассекающий водную гладь озера без дна, спрятанного среди высоких, живописных гор. Это было наслаждением, парящей свободой. Перерубив всё переплетение корней, удерживающих её, удалив все пожухшие растения, она освободила место для новых, без спешки вписывая их в окружение. И вот уже взгляд всё меньше цепляют колкие шипы, и можно иногда снимать тёмные очки, глядя на мир без призмы полумрака.

Афоня быстрыми шагами догнал её уже у самой веранды, развернул в полоборота и, обняв, повёл её в сторону по мостовой. "-Ещё не время",- сказал он ей тихо, прижимая крепче.

– Ещё не время есть зефир со смородиной, пойдём теплых французских булочек найдём. — сказал он ей, взяв её руку, всунул себе в карман и повёл улочками. Там, на Малой Стране, слева от Карлова моста, есть милое кафе с красной черепицей на крыше.

Он знал, что именно круассан с персиковым джемом является для неё тем сочетанием вкусов, которое пробуждает воспоминания, как мадленка, смоченная в липовом чае, для Марселя.

Забежав в кафе, они заняли последний ряд, чтоб там никто не тревожил, когда захочется уснуть во время сеанса.

Пока шли титры, было время сыграть в их любимую карточную игру «Кто помнит всё, тот и дурак». Как обычно, Черви – козырь. И даже если собрать всех королей… нет разницы, ты всё равно Дурак без козырей.

Каждый раз ведёшься на это случайное напоминание или ощущение, которое вызывает цепочку воспоминаний и возвращает в памяти утраченные моменты прошлого. Вроде бы и хотелось понять и восстановить прошедшие события через воспоминания и ассоциации, но внезапно титры заканчиваются и включается свет в зале.

– Заканчивай блуждать во снах воспоминаний, нам ещё на последний трамвай успеть бы.

Как пощёчина, после которой расплывается улыбка. Как падение спиной на снег, от того, что неуверенно шагнул и поскользнулся. Бодрит.

Они уже покинули зал, когда титры чужого кино вновь побежали по белой глади экрана.

Мы с тобой

За шальной игрой,

В четыре руки

Да в четыре ноги,

Под колючей бедой,

Да под горячей струей,

По причине тоски,

Да под предлогом строки.

Наш дуэт -Беспричинная месть,

Параноический бред,

Ни пропеть ни прочесть.

Неуклюжий сюжет

Тащим в чистые простыни грязный ответ

На красивый вопрос.

Ты да я -

Гости небытия

В забытьи теплоты

Да под теплом пустоты.

– Ты готова вот так легко разделить безумие на двоих с незнакомцем?

Не дожидаясь ответа он вытолкнул её из самолёта и улыбнулся, ощутив странное, почти эйфорическое счастье. Глаза утонули в слезах. Резкий порыв ветра унёс и растворил в пространстве его слёзы, словно остатки его чувств.

– Как же легко отпустить. – произнёс шёпотом Афоня, наблюдая как её фигура исчезала в бескрайней синеве.

Погружённая в свободное падение, Анфиса наслаждалась величием природных сил – законами гравитации и сохранения энергии. И пользуясь случаем уединения, там в полёте, высоко от чужих мнений, она решила захомячить вафельный торт со сгущёнкой.

– Наверное, он бы так легко от меня не избавился, если б знал, что торт остался у меня. Этот тортик – приятные твои воспоминания о наивном тебе, Афоня.

Афоня, увидев, что Анфиса достала торт, прыгает за ней и закидывает удочку со словами:

– плыви ко мне, моя золотая рыбка, ибо я ещё не загадал своё заветное желание, так что не готов тебя отпустить.

– загадывай и задувай свечку! — ответила она.

Ветер был стремительно-бескомпромиссный, с разящей силой он унёс его желание, которое не успело обрести форму слов и быть озвученным.

Чайник закипел. Когда горячий кофе наполнял чашечки, воздух наполнился приятной тяжестью бодрости и ароматом предвкушения.

– а тебя иногда приходится ждать. – сказала Анфиса, протягивая ему кусочек тортика.

– выпрыгивая из самолёта на рассвете, я ждал момента, когда смогу присоединиться к тебе на закате, – произнёс он, ища в её глазах отражение того же безумия, которое наполняло его сердце.

– пора открывать парашюты и наслаждаться моментом. – сказал он.

– стрижка готова, бороду тоже подровняла. – ответила Анфиса аккуратно похлопывая Афоню по плечу, чтоб тот пробудился

Здравый смысл или сладкий вафельный торт?..

Бессмысленно скрывать, что сладкое, по нечётным числам, пленит разум и нет никакой силы Персила, чтобы смыть это наваждение. Особенно, когда есть ароматный и немного горьковатый кофе, который создаёт балланс сгущёночному молоку. Карта, кофе, торт со сгущёнкой. Текстура и аромат наслаждения.

Открыв глаза, он не сразу сообразил, что находится в кресле и его постригли-побрили. Анфиса. Странно, ведь на дверях была вывеска «ПАРИКМАХЕР КАЯ», какой- то абсурд и наваждение. Посмотревшись ещё раз в зеркало, ему показалось, что там, в глубине его серебра, есть другой мир, из которого нет пути назад и нужно оставить всё прошлое здесь, с этой стороны. Интересно, а смог бы он шагнуть в Зазеркалье? А она?

Чуть тряхнув головой, сбрасывая наваждение, Афоня вышел в утро ещё не наступившего дня. Всё было обыденным- авто мчат, люди бегут под стать им по мостовым, Солнце безжалостно прорывает оборону бетонных стен и зелёной листвы, заполняя собой всё большее пространство. Вот уж кто действительно может захватить весь мир…

Шагая по мостовой он ощущал лёгкость от стрижки и в то же время некую рассеянность, никак не мог понять, чего ещё не хватает? Что не так? Это ощущение плотным комком давило на грудь, чуть выше и левее солнечного сплетения. Какой бы спонтанный поступок запланировать на сегодня? Тьфу ты! Как можно запланировать спонтанное? Точно что- то не то..

Рой мыслей абсурда жужжал нескончаемым гулом простуды недосказанного. «Всё пройдёт, и это тоже». Вспомнилась фраза, как финальный аккорд наступающей тишины. Он хотел было вспомнить холмы равнины под его пальцами, чтобы найти линию маршрута, но этой записи не существовало в его архивах.

Спрятав глаза за линзами затемнённых очков, он, улыбнувшись, свернул в незнакомый переулок, но уже навстречу п̶о̶р̶о̶к̶у̶ Солнцу

Сначала набор непонятных букв, потом они сказочным образом объединяются в слова и наделяются смыслом.

– Интересно, а смог бы я шагнуть в Зазеркалье? А она? — задумчиво размышлял Фоня, погружённый в лабиринты своих мыслей, где реальность и фантазия переплетались в узорах макраме.

В это время она уже едва присутствовала в этом мире, исчезая в глубине отражения. Её рука, как невидимый мост, протягивалась к нему, словно стремясь захватить и увести его в этот мир, где границы между былым и настоящим становились неуловимыми. Ей будто было всё равно, интересен ему этот мир или нет.

– Непонятные действия сказочным образом приводят к увлекательным сюжетам – таинственно улыбнувшись, сказала Фиса.

В этом отражённом мире Зазеркалья, она скользила по его зыбким путям, преследуя ускользающее видение светлого прошлого. Оно манило её, как сладкий аромат персикового джема, будоража каждую нейронную связь. Этот запах, столь насыщенный и освежающий, насыщал её чувства тонкими нотами белых пионов, всё так же сладко и насыщенно, как в те далекие дни, когда ускользающее тепло казалось столь осязаемым и нужным

Зазеркалье было её собственным миром.

Бессчётное количество граней кривых зеркал создавали мир смыслов, историй, переживаний и воспоминаний. В каждом осколке была вечность, поглотившая в себя настоящее и прошлое завтрашнего дня. Ароматы пионов и вкус персикового джема, переплетённые узором светлого прошлого. Лишь выпечка всегда оставалась неизменно свежей, дурманящей сознание пробуждающимся инстинктом вкушать больше и больше.

Вход в Зазеркалье приоткрыт и манит к себе невидимым мостом, сотворённым умелыми руками волшебника.

Шагнуть или остаться здесь? Вот в чём вопрос.

Шаг в неизведанное, которое может поглотить целиком, без остатка. Растворяя в своём небытие. Воздух свободы, пространство без лишних людей, тропы среди вековых деревьев, хрустальные озёра и звенящие чистотой мысли ручьи. Дивный, новый мир. Однажды она сделала выбор, шагнув в новую жизнь, будто окунувшись в воды сине- зелёного океана безбрежности, ища на горизонте остров поддержки, на котором можно перевести дух, оставить записи мыслей на бескрайнем песочном пляже. Песок зыбок, он поглощает всё, что ему доверили, сглаживая последние следы волнами прибоя. И вот уже всё в прошлом, а жизнь будто и не принадлежит тебе. И, смотря в бескрайнюю даль, приходится надевать тёмные очки, чтобы не выжечь взгляд об чужие камни. Время скоротечно, от мыслей на песке остались лишь воспоминания и пора уже плыть дальше, к новому горизонту, к новой себе.

Взмах вёсел режет водную гладь этой глубины цвета, которую не разбавить даже жёлтым лучам полуденного Солнца.

Вверху ясное небо, под ней неизведанная глубина. И лишь её лодка как маяк между настоящим и ненастоящим.

В добрый путь! И попутного ветра тебе, Странник

Мимолётные встречи и те ускользают, растворяясь в оборванных строках. Впрочем, всё так, как должно быть, если не строить мосты иллюзорности. Взвейся радуга, исцели весь мой покой.

Любить и дорожить можно лишь теми, кто рядом, и лишь до того времени, пока они не захлопнут дверь с обратной стороны. И все те, кто ушёл, но остался татуировкой на сердце, похожи на призраков. Фантомы, растворённые в титрах воспоминаний.

Солнце клонит к закату, когда оно снова восходит.

Неведомая сила, столь неуловимая, как сама сущность времени, сделала так, чтобы Фоня и Фиса ощутили поразительный и неожиданный новый опыт восприятия мира.

Это произошло как раз в тот момент, когда светящийся красный диск начал медленно рассеивать тьму и превращать тёмное, как ночь, прошлое в предвестника светлого, как день, будущего.

– Это временно. Просто попробуешь что-то новое, например, вот такое состояние. — Видя его недоумение, успокоила его Фиса. – Ну поживи немного в моём теле в моём доме, а я в твоём. Выспишься на моей подушке, насладишься кофе с моей чашки, лимонным мылом руки помоешь и будешь пахнуть попкорном.

Просто ощутишь этот иной вкус и вернёшься к своей жизни.

Фоня, теперь облачённый в хрупкое тело Фисы, почувствовал, как каждое движение его нового тела становится невероятно плавным, ранее столь привычные жесты, теперь гармонично совпадают с его медленным дыханием и спокойным ритмом сердца.

Если раньше, глядя в зеркало, он видел общий облик, то сейчас он рассматривал все детали очень подробно, все линии и текстуры попали в поле зрения. Он смог увидеть больше.

Новое и таинственное восприятие погружало в исследование взаимодействия этого тела с миром

Закулисье.

Занавес. Он стоял спиной к плотной партьере, за которой остались безмолвные взгляды, некогда любопытной публики. Вход был свободным и лишь одно правило- не шуметь. Афоня никогда не любил шум толпы, стараясь придерживаться в стороне от шумного тауна. Впрочем, она тоже не любила быть среди людей- встречаться взглядом, слышать голоса и, тем более, ощущать прикосновения. Мир был в гармонии с ними, и эта идиллия не требовала разбавления.

Ему казалось, что это было интересно и честно, переплетаясь тонкими нитями с сокровенным.

Хотя эти сцены навряд ли мог понять кто-то другой из сотен смотрящих глаз. Это была их правда.

Он стоял и слышал немые вопросы о продолжении, но не знал, что ждёт впереди. Достанет ли он ещё волшебного эликсира из персиковых букв, чтобы продолжить историю. Или всё за его спиной станет непролазной стеной из шипов не любимых роз. Время стирает всё безжалостно, и Солнце теряет свою силу с приходом Луны.

Сейчас у него были лишь вино, оно шептало о прошлом, и эти втёртые впадины тоски. Жизнь взаимы.

– Это ж надо, какой неразговорчивый сосед попался — подумала Фиса. Достала из сумочки журнал и умостилась удобней в кресло.

«Рассказы не нужны никому», с чего он решил, что не нужны, а чем ещё заниматься в долгой поездке, как ни слушать рассказы соседа — не умолкали размышления в её голове. – Хмм, кроссворды не люблю, но им хоть память можно размять и потревожить воспоминания — подумала она и её рука потерялась в сумочке в поиске карандаша.

Он просто гладил телефон, листая мемы в каком-то блоге. Ручка была у него в кармане, но «зачем предлагать, если сама может попросить» — подумал Фоня.

Резким движением её рука вылетает из сумочки, в сжатом кулаке был какой-то продолговатый предмет, она надеялась, что это был карандаш, но это оказалась конфета.

– я вам её отдам, если у вас есть что-то пишущее взамен, такую вы точно никогда не пробовали — не поворачивая головы к нему, она обратилась к соседу.

Он молча достал ручку, положил на общий столик перед ней и продолжил смотреть в телефон как внезапно она вскакивает со своего места с восклицанием: « Я не в тот поезд села!» хватает сумочку и выбегает из вагона.

– хорошо, что не начал ей рассказывать о своих снах — улыбнувшись, сказал Фоня.

В спешке она оставила журнал, страница была открыта на кроссворде.

1. Ингредиент для салата, который нельзя добавлять целиком. 2. Пустыня, в которой можно найти каменные розы. 3. Сорбент с каким вкусом может стать мылом для рук. 4. Попадая в паутину лицом, кого лучше бы не встретить на своём лице. 5. Какой фрукт будоражит воспоминания. 6. Силуэт, упавший на землю. Вот и встретились две … 7. Какие разные эти … и круассан.

Не тот вагон, не тот перрон,

И не те виды за окном.

Не тот сосед, молчанье, день

Не то «не то», лишь тот ответ..

Приветик

Восемь букв, звенящих в тишине дня. И вновь встреча в пустом вагоне, как было уже не раз. Но все сценарии разные, лишь неизменно перрон встречает, чтобы проводить. В путь, в даль- в общее или разное. За закрывающимися стёклами, с надписью «Не прислоняться», остаются лишь повороты, способные развести или объединить. Всё как у людей.

~Из смолистых дpов, из целебных тpав

Hи кpивых зеpкал, ни пpямых yглов

Hи колючих pоз, ни гpемyчих гpоз

Hи дpемyчих снов, ни помойных ям

Hикаких обид, никаких пpегpад

Hикаких невзгод, никаких соплей

Hикаких гpехов, никаких богов

Hикакой сyдбы, никакой надежды~

Кто знает, какая мелодия будет следующей. Музыка всегда рядом с ним, записывая фрагменты жизни партитурой на нотном стане, изредка выходя из минорной гаммы. Ночь. Музыка. Дороги. Неразлучное трио.

Он смотрел на эти многоэтажки спрятанных слов, и точно знал ответы. Все, кроме одного. Самого главного и важного. Но и этот ответ был для него знаком. Он как песчаная буря, хлестающая своими гранями песчинок по лицу, мыслям, ощущениям. Будто очищая его самого от налёта пыли его тёмного подземелья. Такой знакомый и горячий песок пустыни под ногами Странника.

В купе зашла проводница, предложила кофе в белой чашке или чай в стакане с фирменным подстаканником. И попросила документы для проверки

Зимин напрягся

Заняв место в своём поезде, она решила продолжить разгадывать кроссворд..

Но мысли её, скользя по обрывкам воспоминаний и опережая саму действительность, вернулись к тому мгновению, когда она в спешке покидала тот поезд, и вдруг она поняла, что оставила журнал на прежнем месте.

Выглянув в окно, она увидела, что на месте, где она только что сидела, вальяжно расположился мужичок и с особым энтузиазмом что-то рассказывал молодому человеку, с которым она недавно делила это место. Она видела, как лицо мужчины постепенно приобрело выражение мучительного терпения, как он пытался вежливо кивать, избегая навязчивых взглядов соседа.

Чувствуя неодолимое желание вернуться и избавить незнакомца от дальнейших страданий, спасти момент, удержать его от неумолимого превращения в одно из тех многочисленных меланхоличных воспоминаний, что осядет в архив прошлого… она вскочила.

Ощутив под ногами перрон, она устремилась к другому поезду, всё ещё стоявшему на соседнем пути. Где-то на перроне ещё слышалось эхо: «Зимин, расслабься, я потом всё объясню!»

Она успела — проводник как раз собирался закрывать двери.

– Тебя прям нельзя оставить одного, найдёшь быстро мне замену, дорогой. — произнесла легкомысленно Фиса, натягивая улыбку. Её выразительный взгляд, направленный на мужичка, будто поторапливал его мысли сложить пазл событий и почувствовать себя лишним в этом кресле.Фиса вернулась в кресло и положила руку соседу на колено.

– Этот момент был словно мгновение из чужого сна, где реальность и фантазия сливались воедино. — задумался Фоня, слегка растерянный.

Поезд, подрагивая, отправился в путь, и девушка почувствовала, как её охватывает странное чувство облегчения и уверенности. Мужчина, теперь избавленный от тягостного соседства, бросил на неё благодарный взгляд. Она, обернувшись к нему, тихо спросила:

— Скажите, пожалуйста, а куда, собственно, едет этот поезд?

Следующая станция Осень. Провожающие покинули вагон. Скоро отправление

С пересадкой в Сентябре

Они сидели напротив друг друга в купе, вглядываясь в мелькающий за окном пейзаж. Фоня выглядел погруженным в свои мысли, словно ни на что не обращал внимания, в голове вакуум обездвижил хаос.

Лучи закатного солнца играли на лице Фисы, каждый раз, когда тёплое освещение мелькало и попадало на её серые глаза, они на мгновение становились зелёными, но стоило её лицу оказаться в тени, как глаза снова приобретали свой прежний, голубой оттенок. Фиса сидела молча, но эта динамика выдавала её желание вытворить очередную шалость.

Фоня, наблюдая за этой игрой света, вспомнил о том, что забыл, как неуловимы и эфемерны эти изменения личности, которые могут переходить из одного состояния в другое под воздействием неведомой силы — воспоминаний.

— Грани сумасшествия отображаются в оттенках твоих глаз – настороженно подметил Фоня.

Пока поезд плавно катился по рельсам, в проходе появилась тень. Прохожий выглядел странно: то ли безумно, то ли просто в поиске здравого смысла. Он скользнул в купе, под неведомой силой притяжения, сел рядом и просто взглядом размышлял о своей мотивации присесть именно в этом купе.

— Фоня, — сказала она, понижая голос и слегка наклоняясь к нему, — как ты думаешь, по какой траектории лучше сойти с ума?

— Мне кажется, — начал он, мечтательно подперев подбородок рукой, — сойти с ума лучше всего постепенно, словно рассыпая себя по песчинкам, как часть великой дюны. Начать с одной маленькой странности, может быть, привычки класть камень с похода в карман, а затем, шаг за шагом, погружаться в свои иллюзии, пока весь мир не станет бесконечно далёк.

— А я бы предпочла сразу, будто струя воды от сорвавшегося водонапорного крана, которая смывает всё на своем пути. Вот так, чтобы раз — и оказаться в своём собственном мире, где реальность была бы под толщей воды, затягивающей тебя на дно беззаботной жизни.

В её словах была своя правда — разве не было бы проще в одно мгновение потеряться в собственных иллюзиях, вместо того чтобы блуждать в медленно разлагающемся разуме? Прохожий продолжал молча смотреть на них своими непонимающими глазами.

— Знаешь, Фиса, — медленно произнес Фоня, — возможно, этот человек уже выбрал свою траекторию

Её мысли не давали покоя, вызывая острое противоречие в нём самом. Фиса была и права и в то же время безрассудна. «Как сорвавшийся водопроводный кран».

Стать бы тебе мной, чтобы на секунду понять, как это может быть. Когда решение абсурдно, а действие имеет последствия. Как и память может вырывать листы из архивов, и сжигать их в огне белого пламени терпения.

Случайный билет в один вагон, случайный взгляд, случайный слог. Что из этого было тем мимолётным светлячком, который неожиданно вспыхивает в темноте?

Дни мелькали за окном купе, встречая безмолвные рассветы и провожая апельсином догорающие закаты. Время утекало песком между пальцев, рисуя картины недоступных сновидений на глади стекла. Его любимое время наступит уже скоро, и тогда можно вновь гулять по аллеям и дышать сквозняками призрачных дней. Траектория событий не предсказуема, хотя и начертана на всех картах вариантов.

Идеальной жизни нет, лишь интерес сделает выбор- остаться или выйти

прекрасно

Краски размытой реальности

Вагон резко дёрнулся, от чего Афоня проснулся. В голове тихими отголосками мелькали картинки воспоминаний, будто это произошло с ним или, может быть, это сон? Странное ощущение, ведь он много лет не видит снов и ему не могло это всё присниться.

Окно вагона было запотевшим, и разделяло свет в купе с темнотой осеннего вечера. Лишь семафоры, яркими красками, расплющились в толще стекла.

Затуманенному после сна сознанию, было трудно разобрать, где реальность- здесь, или там, среди ярких огней, разрывающих темноту.

Собравшись, он вышел из купе и направился к выходу но, оказавшись перед самой подножкой, он замер- навстречу ему поднималась девушка, которая показалась ему знакомой. Мог ли он видеть её раньше или знать? Или она часть того призрачного сна- яркие краски растворившейся реальности?..

Перрон встретил прохладой, но в воздухе ещё чувствовался запах ускользнувшего лета. «Кто помнит всё, тот и дурак»- вдруг вспомнилось ему выражение, и дальше: «Как обычно, Черви – козырь. И даже если собрать всех королей… нет разницы, ты всё равно Дурак без козырей.»

На его лице мелькнула редкая улыбка и он шагнул в темноту.

… Пройдя в своё купе и аккуратно положив вещи, она посмотрела на лежащий на столе неразгаданный кроссворд, на который каплями с запотевшего стекла яркими огнями стекала надпись «Однажды не случится никогда».

Тишина, окутанная мягким светом, словно само пространство помещения погрузилось в забытье, где всё обретало форму молчаливых разговоров.

Афоня, медленным, почти неуловимым жестом, закрыл книгу, будто прощаясь с последними страницами, и направился к абонементному столику. В его движениях ощущалась не столько усталость, сколько внутренняя задумчивость, мечтательность, как будто сам ритм его шагов отражал что-то глубинное и неосознанное.

— Возьмите ваш билетик, — произнес библиотекарь, чьи слова звучали словно эхо из другого мира.

— Мой? — переспросил Афоня, ещё не вполне вернувшись из внутреннего путешествия, вызванного книгой.

— Ваш, да. Не лотерейный, увы, и не с выигрышем, а всего лишь ваш читательский.

— Ах, — с лёгкой улыбкой ответил он. — Я подумал, билет на поезд. Благодарю.

Выйдя из библиотеки, Афоня инстинктивно прижал руку к тяжёлой двери, отталкивая её в сторону улицы. В этот момент, словно по заранее продуманному сценарию, навстречу ему поднималась девушка, которая показалась ему знакомый. Что-то в её силуэте, в её движении пробудило в нём воспоминания – французские улочки, трамвай, прыжок с самолета..

— Опять? — мелькнуло в его голове, воспроизводя образы утреннего поезда, где мелькнула эта же фигура, такой же ускользающий образ.

Но девушка уже растворилась в тёмном коридоре библиотеки, оставив за собой лишь таинственную недосказанность.

Афоня сел на лавочку неподалёку, решив подождать. Ждать что? Или кого?

Ожидание становилось состоянием баланса, в котором время переставало существовать в привычных рамках.

Она стояла в библиотечной очереди и просто ожидала — ощущала как минуты тянутся, но при этом необратимо ускользают, создавая ощущение, что она находилась между двумя мирами: миром настоящего, где всё продолжает быть, и миром, который остановился.

В соседнем зале кто-то уронил книгу на пол. Звук её падения раздался, будто хлопок, тревожа библиотечную тишину. Этот звук пробудил другие образы: лето, скорость и столкновение, и этот звук — словно то самое прикосновение книги к полу, как символ неминуемого падения с самоката. В её памяти отчётливо ощущалась каждая составляющая всех событий, каждый новый опыт.

Даже свет в зале, проникающий сквозь жалюзи, становился иным — он был разделён на части, будто ощущалось что-то незавершённое и в то же время полноценное. В этом свете виднелись фрагменты ничтожных мелочей, которые продлевали мгновение на ещё какую-то вечность.

Они были не первыми, кто читал одну и ту же книгу- вместе- каждый раз оставляя заметки на её полях. Эта история была о самой библиотеке, о её читателях и авторах. Глава за главой, строка между строк.

Но он с нетерпением каждый раз приходил вновь и вновь в этот старенький и уже обветшавший зал, чтобы посмотреть, не появилась ли новая запись на полях. Узнать, заходила ли она в его отсутствие.
Строки были разбросаны по страницам, странам, городам. На вложенных красивых открытках и в отпечатках пальцев. Читать, перечитывать, искать то что, возможно, было упущенно в порыве скорости и теперь было отдано на поиск в размеренности.
Её строки были словно огромное дерево на заднем дворе, которое цеплялось за край неба своими ветвями- тревогами, воспоминаниями, не пониманием и ....
Каждый раз, написав новые строки, она отсекала ветку за веткой, постепенно уничтожая это древо. Но делала это с великим терпением и безукоризненно. Даже в отнятых ветвях чувствовалась её внутренняя красота.
Прочитав очередную неизданную главу, улыбнувшись этим строкам, он выделил в тексте " Всё меняется лишь настолько, чтобы остаться тем же".
В свою очередь, выбрав страницу наугад, написал на свободном поле «невозможно- это не навсегда».
Собравшись, он не стал убирать книгу в стеллаж. И даже не рискнул её закрыть, так и оставив открытой на столе.
Ведь она скоро придёт. И улыбнётся, зная, что он вернулся

Их объединяла любовь к чтению книг.

В стенах библиотеки, среди сотен томов находилась одна книга, которая, казалось, жила собственной жизнью. Её страницы несли в себе не только напечатанный текст, но и карандашные пометки на полях и между строк. Особенные фразы, словно запертые мысли и отголоски чьих-то размышлений, которые открывали окно в мир другого человека.

Эту книгу читали одновременно и по очереди — он и она, два человека, которые, казалось, совершенно не подходили друг другу и не имели ничего общего, кроме этой книги. Она мыслила поверхностно и имела лёгкий стиль рассуждений, любила подчёркивать значимые фразы тонкой линией и оставлять на полях аккуратные пометки изящным почерком: «Очень необычно. Сложно, но мне нравится». Он же был более конкретным в своей мысли, разбирал смысл уверенно и максимально глубоко. Его заметки отличались размашистыми штрихами и порой тревожными словами.

Он был прямолинейным, стремился к точности и очевидным истинам. Она же жила в мире нюансов, видела в словах недосказанное и скрытое. Порой она находила в его заметках нечто тяжёлое и волнующее, но не могла не восхищаться его спокойствием и свободой мысли. Он, хоть и считал её наивной мечтательницей, постепенно проникся её мягкостью и умением замечать то, что ускользало от его взгляда.

Они никогда не пересекались в библиотеке, но чтение этой книги стало мостом между их внутренними мирами. Каждый раз, беря её с полки, они находили следы присутствия другого — и это необычное чувство, которое их охватывало, оказалось интереснее самой книги.

Каждый из них читал её не столько ради содержания, сколько ради заметок другого. Постепенно они начали понимать, что книга стала предлогом для обмена мыслями, для знакомства с чужим миром, иными целями, возможностями, условиями… которые совершенно не подходили их собственному.

Они приходили в библиотеку в разное время, и книга переходила из рук в руки, оставаясь общей и не принадлежащей никому.

В один из дней она решилась и написала на последней странице:

«Встретимся на страницах следующей книги — “S.”»

Миллионы огоньков напротив.

Они создают атмосферу необъятной сказки, открывая двери в твоё подземелье фантазий. Чистый свет красочных огней мягко обволакивает ореолом тёмную ночь. Ночь, запечатывающую мысли сургучом самой крепкой варки. Многое так и останется за оттиском его печати.
Когда ты такой же интроверт, как я, и какое-то время был одинок, а потом находишь кого-то, кто тебя понимает, ты по-настоящему привязываешься к нему. Это реальное освобождение

Вечер, диван, живой плед согревает ноги. Тьму пронизывают неспешно мерцающие огоньки гирлянды, разбросанные по комнате, словно крошечные созвездия на ночном небосводе. Вино в бокале отбрасывало на стены тёплые, алые отсветы — как фонари на взлётной полосе аэродрома — гипнотизирующее зрелище резонирующее с биением сердца.

Игра гирлянды вызывала у Анфисы почти детский восторг — тот, что приходит внезапно и исчезает так же быстро. Но вино в её руке не позволяло этому восторгу разрастись до наивности. Его терпкий, тёмный аромат, насыщенный холодными тенями домашнего виноградника, мягко возвращал её в мир взрослых, где эмоции уже не рассыпаются искрами, а текут глубоко и неспешно.

Рождественская роскошь создаётся элементарными вещами — огоньками, вином, тишиной — и настроением, которое можно получить от нескольких простых слов. Скользнув пальцами по стеклянному экрану, она ответила:

«Начинай день с чашки кофе, а я его закончу бокалом вина»

Открывая скрипучую дверь, он шагнул в полумрак некогда Храма Строк. Всё вокруг было покрыто тонким слоем пыли, которая хранила неприкосновенность для чужих рук. Чужих глаз. Остановившись на входе, он некоторое время неспеша осматривал то место, где была их история, их книги и записки, на уже пожелтевших полях.

В наушниках играл концерт Вивальди для 2х скрипок в миноре. Музыка, лишь она всегда и везде была рядом. Кем бы ни был он. Куда бы не занесло его на строках персонажей.
Он прошёл неспешными шагами к столику у окна, на котором лежала открытая книга, оставленная им в тот утренний вечер. С таким знакомым почерком на полях страниц. Зарисовками. Чувствами. Её естеством. Он присел на припылённый стул и сдул пыль со стола, обнажая в памяти историю и отголоски воспоминаний.
«Кто помнит всё- тот и дурак». Лёгкая улыбка на уголках рта.
Достав из кармана амулет, бережно положил его на стол, уловив лёгкое, свечение, мелькнувшее в его глубине.
На городских улицах встреча с ней была чистой случайностью, но и в то же время будто предрешённое событие. Слегка столкнувшись, не успев даже разглядеть её лица под капюшоном из перламутровой, столь необычной ткани, он заметил, что она обронила амулет. И, подняв его, собирался окликнуть хозяйку, он не смог найти её в толпе. Странно. И немного грустно, от невозможности вернуть. Положив в карман, он пошёл дальше по своим делам.
Вечером, уже дома, он рассматривал его и признался себе, что не видел ранее ничего подобного. И в какой-то момент внутри загорелся тёплый свет и с ним чувство утерянного, важного внутри него самого. Он быстро оделся и направился к той библиотеке, где они могли встречаться на полях книг. Его пугало и одновременно тянуло это необъяснимое желание перечитывать вновь и вновь записки. Сколько тепла в тех строках.
Амулет засветился ярким светом, меняя декорации помещения и он будто очутился в салоне лайнера, стремительно рассекающего воздушное пространство над океаном.
… Мы – авторы таких придуманных историй,
Играем роли и немного смыслами...

«Посмотреть на северное сияние? С другого ракурса планеты? Легко. Зачем ждать весну, если можно сделать это зимой, прямо сейчас. Не люблю ждать — взял билеты», — она прочла это сообщение его голосом и улыбнулась.
Нет ничего тяжелее, чем быть лёгким. Нет ничего притягательнее, чем читать скрытые смыслы.

Она не могла уступить в их молчаливом соревновании — кто первым увидит северное сияние. Это было делом чести, смешанным с тайной игрой, которую оба не спешили облечь в слова.

Собирая рюкзак, она закинула пару головоломок, изумрудный камень, хранящий на себе следы летней морской соли, открытку с касаткой — символы чего-то ускользающего, но неизменно возвращающегося.
И, конечно, наушники. Утончённый логотип в стиле рукописного шрифта, который подчёркивает винтажный стиль бренда и её отношение к деталям, белел на чёрном фоне, как некоторые слова среди её мыслей.

Музыка для неё была не просто фоном. Она становилась частью её самой, медленно разливаясь в тёмных коридорах памяти, придавая изящество ощущениям: то затихала, растворяясь эхом, то вспыхивала вновь ярким аккордом. Музыка сопровождала её повсюду, наполняя тонким, невыразимым содержанием и оставляя за собой нечто более глубокое — незримое послевкусие.
Удивительно, как мимолётное присутствие мелодии способно породить нечто вечное — отпечаток в памяти. Песня закончилась, и отсутствие звучания в наушниках стало присутствием музыки внутри неё.

Размышляя об этом, она уже не ощущала под ногами землю, но смотрела на неё через овальное окно

Будни.

Она проснулась, как обычно, рано — до рассвета, в тот момент, когда ночь ещё держит её в одеяле, но день уже тянет её за руку. В воздухе витал слабый запах вчерашнего красного, напоминающий о вечернем настроении, перемешанный с ароматом мандариновой шкурки, из которой на столе лежала скрученная роза — хрупкое доказательство, что она на что-то способна.
Обычно её утро начиналось лениво, но быстро, будто ей приходилось в бегстве спасаться от зубов динозавра. Никакое жертвоприношение не поможет — ему нужна лишь её жертва сном.

Она не из тех, кто выживает в рутине офисных стен: на комоде ждали лосины, футболка с принтом леса и худи, которое было для неё не столько одеждой, сколько уютным скафандром. Но не сегодня.

Сегодня она достала из комода белый гольфик, надела его, словно в планах примерить чужую жизнь — сомнительный эксперимент. Волосы собрала в высокий хвост, который придавал её образу натянутую струну строгости.

Она села в машину, и блютуз, словно чувствуя её настроение, без лишних вопросов подключился к телефону. Из динамиков послышались первые ностальгические аккорды:

«Cause you are young… You will always be so strong…» — припев ворвался в салон, как солнечный луч, пронзая ещё не набравшее обороты сердце и наполняя его энергией восьмидесятых. Пощёчина хвостом динозавра — привычный утренний подарок.

Она ехала сквозь туман по ещё пустому городу с опущенным стеклом. На светофоре она громко подпевала припеву, бросая взгляды в окна соседних машин. Там, в аквариумах, плавали рыбки — сонные, задумчивые, может даже равнодушные, но улыбающиеся.

Когда загорелся зелёный, она втопила педаль газа, забывая, что американец — не немец. Всему виной — белый гольфик.

На следующем светофоре был красный, но она это поняла, когда уже пролетела перекрёсток… И вдруг — это ощущение: словно она позволила себе запретное, словно упала с высоты сотого этажа и амортизировала в зефир — упругий, обнимающий, благородного цвета и приличного воспитания.

Она лежала на спине, глядя в небо, и напевала себе под нос: «Cause you are young… So hold on to your dreams.…»

Мир плыл мимо, как безнаказанность мимо нарушения закона

Перечитал блог дважды. Отдельные вещи — несколько раз. Мягко говоря, очень понравилось. Не мягко — это талантливо. Вижу не просто строчки из букв, а двери в иные миры. Спасибо.

В целом, натыкаюсь в чате на удивительные по своей красоте и смыслу сообщения. Есть обоснованное подозрение, что авторов в чате хватает. Столько нового появилось за пол года моего отсутствия... Здорово)

Неделя? Месяц? Годы?
Сколько времени прошло с последнего посещения. Причудливые сплетения высоких трав старательно скрывали давно нехоженую тропу. Приоткрытая дверь, обнажившая множественные слои окраски, открылась на удивление легко, без скрипа, дыхнув свежим воздухом забвения. Приглушёные лучи, разрезаемые пыльными окнами, косыми брёвнами подпирали пыльный пол. Ни каких следов. Забвение ровным слоем на дощатых поверхностях. Рябые стеллажи не востребованных книг и журналов- всё, что придавало объём этому помещению. Одиннадцатый ряд. Неприлично нагой стол, на чьей столешнице когда-то (сколько же прошло на самом деле?) лежала открытая книга. Кажется, что её одной не хватает в этом зале.
Достав платок, он смахнул пыль со стола, вытер стулья и застелил стол сукном, положил новую, в твёрдом переплёте, книгу с пустыми страницами.
Рука, забывшая как это писать на живой бумаге, старательно вывела чернилами на белом листе:
Вот чистый лист,
Перо, чернила в банке,
Уютный свет и скатерть на столе
Пишите жизнь- размашисто, с заглавных,
И вместо точек больше запятых.

Медленным и глубоким вдохом
ночной воздух попадает в лёгкие и открывает границу, за которой — незнакомая, едва уловимая часть самой себя.

Она вошла в ночной клуб, не ожидая встреч и не надеясь на разговоры — она пришла потеряться. Тёмный зал поглощал мягко и безвозвратно, музыка здесь не звучала — она дышала, заполняя всё, пульсируя в рельефных линиях запястий, откликаясь в артерии на шее.

По её телу пробежали частицы сияния.
Это был зеркальный шар: он дробил свет на фрагменты реальности, разбрасывая искры сознания по пространству. Она отображалась в шаре, он — в ней — цельный собственной разбитостью.
Всё движется, но ничего не происходит.

Бар — как возможность выбора, где бокалы отражают внутренние состояния точнее, чем зеркала. Она заказала что-то, на вкус как воспоминание — горько-цитрусовое, прозрачное и холодное. Приятное.
Она будто задержалась в этом «нигде» — между треком и глотком, между вдохом и шагом.

Напоминание — и она словно входит в это место вслед за ним. Пространство между зеркалом и кинотеатром, между самолётом и библиотекой, пространство в трамвае на заднем ряду кинотеатра.
Добавить запись между строк и на полях в их дневнике. Кажется, что его одного не хватает в этом зале.

Всё это время воспоминания хранились для продолжения сюжетов. Миры хранились для придуманных историй. Вкус текстов, переплетаясь со временем и памятью, напоминал ощущение чего-то общего — совместного. Даже молчание — общее.

В этом пространстве маленькие строчки создали нечто большее, чем просто повествования — они сплели связь, путь для мыслей. Нечто настоящее, которое не пропадает в молчании, которое никуда не уходит. Оно просто есть.

Когда уже есть начало, мысли сами подберут слова в нужное время. Они будут такими, какими не могут быть озвучены прямо; такими, которые не всегда могут звучать логично; такими, в которых смысла будет больше, чем значения — идеальными, важными и нужными.

Взгляд скользит по строкам, воображение побуждает формулировать предложения, а пальцы выстукивают по буквам в погоне за мыслями наперегонки.
Совместный мир ощущений, провалившийся в глубину недосказанности, обретает форму текста — размашистым почерком

Она медленно вращала бокал в руках, наблюдая, как капли конденсата стекают вниз, словно время само растворяется в этом движении. Зеркальный шар продолжал свой бесконечный танец, и теперь его осколки скользили по её лицу — то тень, то свет, то снова тень.

В толпе мелькнул силуэт, знакомый до дрожи. На мгновение ей показалось, что это он — тот, чьё отсутствие вдруг стало таким осязаемым в этом шумном одиночестве. Но нет, просто игра теней, ещё один мираж в этом месте, где реальность давно перестала быть цельной.

Она закрыла глаза.

Музыка теперь звучала не вокруг, а внутри — низкий бас отдавался в рёбрах, высокие ноты звенели в висках. Она растворилась в этом потоке, позволила ему унести себя туда, где слова больше не нужны, где есть только ритм и тихий шепот собственных мыслей.

Приглушённый свет и брызги цветных софитов, расплекавшихся по лицам, полу, стенам. Дым сигар придаёт шарм загадочности происходящего. Стаканы с виски. Бокалы вина. Белые рубашки с закатаными рукавами и красивых покроев платья. Дамы прекрасны. Вечер уютен. Музыка окутала всех настроением наслаждения.

Кто-то случайно задел её плечо, извинился, исчез. Мир вокруг продолжал жить своей жизнью — смех, шёпот, звон бокалов, — но она оставалась в своём пузыре, в этом промежутке между «было» и «будет».

Когда она снова открыла глаза, в зеркале за барной стойкой мелькнуло её отражение -размытое, почти призрачное, неуловимое. Как будто не она смотрела на себя, а кто-то другой, из другого времени, из другой истории.

Она сделала последний глоток. Горьковатый вкус смешался с послевкусием воспоминаний.

— Ещё один? -спросил бармен, уловив её взгляд.

Она покачала головой.

Пора возвращаться.

Но куда?

Ночь затягивала её снова в утренний рассвет, а зеркальный шар, всё ещё вращаясь, дробил её образ на тысячи мелких осколков, словно укрывая перламутровым плащом. И каждый из них уносил с собой кусочек этой ночи, этого мгновения, этой версии себя.

Она улыбнулась -незнакомой себе, незнакомому миру — и шагнула в сторону выхода.
Дверь закрылась за ней с тихим вздохом.

А музыка продолжала дышать.

… А потом — провал. Бездонный, но мягкий, как падение в пух облаков после долгого дня. Пространство сворачивается в узор, похожий на прожилки в мраморе или трещины на высохшей гуаши. Где-то вдалеке, сквозь пелену теней, проступают очертания чего-то древнего -может быть, города, может быть, чьих-то снов.

Огни угасли, но их отблески ещё остались в памяти — тёплые, как прикосновение сквозь время. И тогда тишина наконец раскрывает свою тайну: она не пуста. Она наполнена музыкой, которую нельзя услышать, только почувствовать кожей, как вибрацию перед грозой.

Мы делаем следующий шаг.

За дверью оказалась полная тишина. Не осталось никого, кто мог бы её нарушить.

Она шагала внутри этой глухой пустоты, словно по длинному коридору между сюжетами, где само место было залом ожидания новых повествований.

Она шла, и каждый её шаг отзывался ощущением погружения куда-то внутрь — в пространство между чувствами, спрятанными в сюжетах историй. И именно там, в этой мягкой внутренней архитектуре, она ощущала, как формируется её собственная суть.

Сделав пару широких шагов, она ощутила, как нечто, подобное глубокому, неспешному вдоху, подхватило её изнутри и, не спрашивая согласия, опрокинуло её на спину — мягко, но решительно, погружая в безбрежную глубину расслабления: туда, где всё теряет форму и обретает ощущение, где прощание с сознанием происходит так незаметно, как жест обнажения в момент счастья. Счастливая дура.

— ты это слышала?

— да

— что ты услышала?

— в утро проникли чёрно-белые клавиши

Промежуток между выдохом и вдохом длился ровно 240 секунд — и этого оказалось достаточно, чтобы узнать собственный характер в чужом исполнении.

Как взгляд, задержавшийся на стекле, когда снаружи идёт дождь, а внутри всё уже промокло. Ощущение, когда наконец-то дождалась своей погоды.

— Привет, глоток забвения, — подумала она, — ты порция того самого, с чего начинаются приключения.

Словно приглашение в новый сюжет, который не читают — который вдыхают, чтобы растворить очертания себя и стать элементом вымысла: частью мелодии затонувшего фрегата.

Как будто он имел право: звук желал коснуться, подступая всё ближе, дышал в затылок, вдыхая её внимание вместо воздуха, проникая в её тёплую глубину, вызывая предвкушение, побуждая к волнению и зарождая вибрацию внутренних органов.

Мелодия была экстрактом чего-то сокровенного — эссенцией, которую можно было ощутить рецепторами бытия; концентратом, в котором эмоции уже не разделялись на радость и грусть, а сплетались в вязь личного переживания.
Она не смогла удержаться — позволила аккордам пройтись по ней, как лёгким касанием пальцев по изгибам души, оставляющим линию, отражающую запретное влечение.

Белые строчки на чёрной плоскости побуквенно проникали через медленный вдох.

Она ощутила, как вселенная вошла через её зрачки, сознание сорвалось с якоря, а взгляд растворялся в искажении времени. Воздух вокруг медленно становился более плотным, будто им пользовались двое. Чужое сердцебиение было ощутимо — рукой, или уже внутри неё.

Буквы, читаемые по диагонали, шли по венам, оставляя разум без инструкции к движениям, а память — без пароля к возвращению.
Тот самый наклон сознания, после которого мысли перестают быть прямыми, а желания забывают о приличиях.

Особенные слова — как прикосновение к памяти: с текстурой зефира, со следом от пощёчины и ароматом попкорна, с волнением почтовой открытки, с путешествием библиотечной книги и с чьей-то давно забытой клетчатой рубашкой, которая оказалась чёрной футболкой.

Последние строки скрывают смысл — это как край зеркала, в котором уже нет отражения, как и нет согласия с тем, что мысль закончена.