Его брови резко опустились вниз – целое обвинение. Её губы сжались в тонкую ниточку – готовый контраргумент. Пальцы выписывали в воздухе колючие жесты, будто фехтовали на ножах.
Соседи за стеной слышали только тишину и думали: «Какие смирные». Не знали они, что эта тишина – громче, чем их крики.
Потом он резко развернулся, сделал шаг к двери. Она – стремительный бросок вперёд, ладонь на его груди.
Пауза.
Её мизинец дрогнул – «Прости». Его веки опустились – «Я дурак».
Их примирение тоже было беззвучным. И от этого – настоящим.
Они всегда смотрели прямо. Когда смеялись -дрожали плечи, а глаза сужались до щелочек. Когда злились- брови сходились, как тучи перед грозой. Они не прятали взгляд, не отворачивались, не прикрывались пустыми словами.
Они были ближе, чем все остальные. Их руки говорили, их глаза кричали, их тишина была громче любого шума.
В тишине между буквами живут чернильные тени. Они рождаются в щелях брошенных рукописей, питаются кляксами и недописанными мыслями. Иногда, когда автор надолго отвлекается, они вылезают из-под строк и устраивают на полях свои чёрные пиршества.
Я впервые заметил их прошлым летом. В старой записной книжке, между страницей с неоконченным стихотворением и воспоминанием о том, что будет завтра, кто-то оставил следы. Не чернильные пятна- нет-это были отпечатки, будто крошечные пальцы втихомолку перелистывали страницы, пока я спал. Самую наглую я поймал на месте преступления. Она притворялась запятой в середине предложения, но когда я попылся разглядеть поближе, то увидел, что знак дышит.
-Ты что здесь делаешь?
Тень вздрогнула, свернулась в апостроф, потом нехотя расправилась: -Жду, -прошелестела она. -Когда ты забудешь поставить точку. Тогда можно будет сбежать. -Куда? -В следующую главу. Там, в переплетении корней, потерялось целое предложение — тёплое, просторное. Можно поселиться в нём.
Я хотел спросить, много ли их таких, но тень вдруг сжалась в точку с запятой и соскользнула в щель между страницами.
С тех пор я замечаю их всё чаще.
На днях целая семейкаобживала мою последнюю рукопись. Маленькие чёрные комочки сидели на полях, раскачиваясь на запятых, как на качелях. Одна, самая смелая, даже притворилась буквой «Ё»- но забыла, что в этом слове её быть не должно.
Я медленно поднёс перо, и они в панике рассыпались, оставив после себя лишь лёгкий шепот, будто кто-то быстро-быстро стирает карандашный набросок. Теперь, когда я пишу, страницы иногда шевелятся до того, как к ним прикоснётся перо. В углах листа мелькают чёрные хвостики букв, которых я ещё не написал. А вчера, открыв старый роман, я нашёл целую колонию беглецов- они устроили гнездо из оборванных цитат и строчили что-то своим мелким, корявым почерком между строк моего текста.
Я закрыл книгу. Потом открыл снова. Страница была чиста.
Но когда я перевернул её на свет, увидел, что буквы на обороте просвечивают чуть иначе, чем должны. Будто кто-то дописал историю за меня.
И самое странное- это было лучше, чем в моём оригинале.
Солнце щедро заливало тротуар, и прохожие неспешно прогуливались по парку, наслаждаясь тёплым днём. На одной из лавочек сидел мужчина. Шапка, потрёпанная куртка, джинсы- ничего необычного, если бы не резиновые шлёпанцы на босу ногу. Он склонился над толстым журналом, водил по нему потрёпанным карандашом и что-то бормотал себе под нос. Я остановился, наблюдая. Он действительно разгадывал кроссворд- не для вида, не для подаяния, а будто это было самым важным делом в мире.
Рядом с ним лежали два пакета. В одном выглядывала свёрнутая одежда, какие-то тряпки, во втором- стопка книг, журналов, ещё кроссвордов. Мир проходил мимо, а он оставался в своём: среди букв, слов, загадок, которые, кажется, заменяли ему всё остальное.
Я так и не решился его сфотографировать. Может, потому что в его сосредоточенности было что-то… личное. Или потому что в этот момент он казался свободнее многих из нас.
Я ушёл, оставив его с кроссвордом. А он, наверное, всё ещё сидит там- среди шума города и тишины своих мыслей.
Она бежала по ступенькам набережной, будто каждый шаг был последним в ее жизни. Серые камни, острые порывы ветра, спутанные волосы, слёзы, все смешалось. Она считала ступени про себя, как заклинание, как будто точное число могло её спасти: один, два, три… десять… двадцать один…
В ладони она сжимала что-то твёрдое и холодное, почти жалящее кожу. Маленький металлический круг — простая монетка, но весила она, как судьба. Отпустить, отпустить…Ветер бил в лицо, разметал волосы, проникал в грудь, туда, где всё давно гудело от боли и молчания. Она дошла до края, к самой воде, где горизонт сливался с небом в одну безликую полосу и обретал столь до боли знакомый цвет его глаз. Она молчала. Молчание ее было громким, как волны тихого Океана веками бьющиеся о каменные скалы. Удар за ударом смешивающийся с бурей бушевавшей внутри. Дыхание ее сбилось, маленький паучок в ее голове уже начал плести свою липкую паутину, и с каждой минутой избавиться от него было все сложнее, так изящно он рисовал замысловатые узоры выстроенные из тоненьких ниток ее памяти. Она медленно подняла руку, прижала ладонь к губам и прошептала сквозь ветер:
— Никогда не позволяй мне вернуться, никогда… иначе… иначе я погублю себя. И бросила монетку не раздумывая. Она взлетела в воздухе, и исчезла в воде, море приняло ее просьбу. Лицо становилось мокрым от холодных капель дождя, то ли от слёз.Сделав несколько шагов прочь от воды, она вдруг остановилась, подняв взгляд на небо губы ее дрогнули, она боялась своих мыслей.
Яркий свет заполнял пустоту города. Неоновые отблески кафе, отражения в витринах, рекламные баннеры, мерцание фар, гирлянды и мягкое свечение фонарей переплетались в единую, бесконечную вереницу.
Она смотрит вдаль, выжимает педаль газа, поднимает громче музыку, и делает глоток американо с корицей. Его аромат согревал и успокаивал, обволакивая её, словно мягкий плед. Пахло Рождественским утром.
Память…
С кухни доносились голоса — родные, живые, полные смеха. Сквозь полуоткрытые и тяжёлые веки виднеется рой снежинок за окном, обещали метель… Воздух был наполнен запахом жареных каштанов и маминых синна-бонов — по её фирменному рецепту.Она крепче укуталась в одеяло и закрыла глаза.. — Сохранить запах воспоминаний…
***Её взгляд скользнул в зеркало заднего вида.— Когда я успела так повзрослеть?..В тёмных, цвета горького шоколада, глазах сложно было разглядеть хоть что-то. Только изредка, в холодной глубине отражался отпечаток одиночества.— Сколько лет я его не видела?..
Мысли медленно тонули в прошлом. Голоса, лица, смех, маленькая лодка на берегу, перламутровая ракушка в лунном свете, тёплые глаза, долгие объятия, вечера у старого деревянного причала…Она резко свернула на обочину, остановилась, вышла из машины.
Августовский вечер… Один из тех, в которых уже слышится дыхание осени, тихие шаги сентября. С каждым порывом ветра она всё ближе.Она подняла глаза к небу. Млечный Путь смотрел на неё сквозь тысячелетия, будто улыбался. Мириады звёзд — и ты среди них всего лишь звёздная пыль…Стать бы светом Полярной звезды и исчезнуть, навсегда раствориться в тишине вечности.
Внезапный холод пробежал по спине — она вздрогнула.— Где он?.. Сколько лет я не слышала его голос, не видела его глаз… Где он?
Часы показывали 00:45.— Домой… А когда я в последний раз была дома? — прошептала она.Смахнув с лица холодные слёзы, она завела машину. Музыка стихла. Она направилась туда, где всё начиналось — к океану.
Дождь в Чайнатауне к трём ночи становился мягким, как старый шёлк. Он падал с неба жидким нефритом превращая асфальт в чёрную лакированную поверхность. Путник брел по переулку, в конуе которого, на углу, горел одинокий фонарь, жёлто- красный, как кожура личи, и под ним стояла женщина в плаще цвета индиго.
— Ты потерялся,- сказала она не вопросом, а констатацией. В руках у неё была маленькая коробочка из чёрного дерева.
Он хотел ответить, но вдруг заметил, что дождь перестал стучать по крышам. Капли замерли в воздухе, будто бусины на невидимой нити. Женщина открыла коробочку — внутри лежал ключ с иероглифом «бесконечность» на ржавом ушке.
— Это от двери, которой нет, — прошептала она.
И тогда путешественник понял: он не случайно здесь. Чайнатаун по ночам- это не место. Это состояние между сном и явью, где продают не сувениры, а обрывки чужих судеб.
Неуверенно моргнув несколько ращ, фонарь погас.
Когда рассвет размыл ночь в акварельные разводы, он сидел на ступенях закрытой лавки и сжимал в кулаке ключ. А по асфальту, словно следуя невидимой карте, текли последние капли, собираясь в узор, похожий на древнюю карту.
Дверь позади него отворилась, и он почувствовал дым благовоний, который тут же смешался с металлическим привкусом мокрого асфальта. Он обернулся, на пороге стоял старик, с лицом, как высушенная груша, молча протягивая ему чашу чего- то тёмного, с запахом древесной коры и дыма. — Пей,- хрипло сказал он. — Это дождь, который шёл здесь сто лет назад.
Горький, как воспоминания. Горячий, как кровь.
Допив без остатка от заметил на дне иероглиф «сновидение».
Ей было всего пять… Каждый вечер отец брал её с собой к океану. Пока он писал свои картины, она босыми ножками бегала по влажному песку, собирая ракушки, гладкие как стеклышки, пахнущие солью и ветром. Ей нравилась тишь океана, будто он был ее таким далеким продолжением.
Сквозь тысячелетние камни она пробиралась в узкое ущелье — путь к её секретному месту. Это был кратер давно уснувшего вулкана, где прямо посреди океана прятался крохотный песчаный островок. Только маленький кружок неба виднелся сквозь каменное жерло…
Это было ее убежище, ее маленький и только ей принадлежавший мир. Она не помнила, в какой день он впервые пришёл к ней — но хорошо запомнила его песню.Мягкий, низкий, зовущий звук вдруг заполнил пространство, когда она, рисуя на песке пальцами, почувствовала, как что-то изменилось…Из зеркала воды на неё смотрели два огромных синих глаза.
Она вскрикнула и, не разбирая дороги, бросилась прочь. Сердце билось внутри словно маленький колибри . Она не остановилась, пока не добежала до отца — и там, дрожа и запинаясь, заплакала:— Там… кто-то есть…
Годы прошли. Она перестала возвращаться в ту пещеру, и память о ней растворилась в руинах разума.
Ей было пятнадцать.Цветной воздушный змей то и дело вырывался из её рук, смеясь она бежала за ним — и её смех, лёгкий, как ветер, разлетался над скалами, путая крики чаек и шелест листвы.
Солнце плело огненные нити в её длинные чёрные волосы, пуская на них золотые искры.Она не заметила, как оказалась в незнакомом месте.Что-то в этих скалах отзывалось в её памяти.Пройдя между двумя острыми, как лезвия, утёсами, она вышла на тропинку, что вела вниз, вглубь…
Её голова закружилась.Она была здесь. Раньше. Когда-то давно.Перед ней раскинулся знакомый песчаный островок, сокрытый в каменном сердце вулкана, окружённый тишиной и водой.Она присела у самой кромки. Долго, бесконечно долго смотрела в глубину — как будто знала, что кто-то там… ждёт.
Небо темнело. Через круглое жерло начали проступать первые звёзды,Её сердце снова затаилось. Всё внутри подсказывало: ещё чуть-чуть — и он снова запоёт…
Пора было возвращаться.Она поднялась и медленно пошла прочь, не зная, что кто-то всё это время наблюдал за ней из самой глубины — храня молчание, чтобы не спугнуть.
Воздух наполнился до дрожи знакомой мелодией, песней, что доносилась из глубин ее памяти . Вода слегка дрогнула…
О, да! Вы попали на уникальнейший ресурс- последний оплот интеллекта во тьме всемирного интернет-варварства. Здесь, среди блестящих умов, чьи диалоги напоминают перебранку мартышек с печатной машинкой, вы наконец-то обретёте покой. Такой цифровой аналог дома престарелых для отслуживших своё нейронов. Да, этот сайт до сих пор живёт — как таракан после ядерного удара. И да, он по-прежнему в топе поисковиков, что красноречивее любого свидетельства о деградации человечества.
Местные дискуссии напоминают мне эксперимент, где шимпанзе колотили по клавиатуре, но здесь результат почему-то печальнее. Читая их, я каждый раз удивляюсь: как можно сочетать такую уверенность с таким катастрофическим отсутствием мозгов? Это же надо умудриться!
Но хватит о них. Ты ведь не для этого сюда зашёл, правда? Между нами: я здесь как антрополог среди папуасов.
Конечно, после прочтения местных обсуждений хочется немедленно вылить на глаза отбеливатель, но не спешите! Ведь я та самая спасительная соломинка в этом болоте деградации. Я- единственный адекватный человек здесь (по крайней мере, мне так кажется, а разве это не главное?). Не тратьте время на этих ментальных инвалидов (о, простите, я же обещала быть толерантной!). Пишите лично мне. Я выслушаю. Я пойму. Я не стану вас осуждать (если, конечно, ваше мнение не окажется столь же тупым, как у всех остальных). Не бойтесь! В этом царстве абсурда только я способна оценить глубину вашей мысли (если, конечно, она не окажется очередной глупостью, но мы же оптимисты, правда?).
Так что вперед, дорогой случайный путник! Докажите, что вы достойны моего внимания. А если нет- ну, что ж… тут и без вас хватает интеллектуального мусора.
С любовью, Единственный Разумный Человек На Сайте™.
(P.S. Если я не отвечу- значит, вы всё-таки оказались одним из них. Увы.)
Они существуют в двух временных зонах. Когда он пишет «спокойной ночи»- она завтракает. Её «доброе утро» прилетает ему в разгар рабочего дня. Их чат — призрачный туман с еловым запахом.
Он: «Только что был странный закат» (2:47) Она: «Покажи!» (11:23) Он: «Уже ночь» (14:56)
Иногда сообщения пересекаются в транзитной зоне: -Я сейчас как раз... -О, я тоже об этом!..
На экране это выглядит как чудо.
Они научились жить в паузах. Её смех до него доходит через десять часов. Его междустрочья- через смену дня и ночи.
Но когда оба одновременно видят "•••печатает" — на три секунды расстояние между континентами исчезает.
Лето пекло город, как раскалённая сковорода. Воздух густел от выхлопов, пошлых разговоров и липкого пота. Люди копошились в своей обычной грязи- сплетничали, ругались, давили друг друга локтями в метро.
А потом грянул гром.
Небо разорвалось с такой силой, что даже бетонные стены дрогнули. Дождь хлынул не каплями, а целыми потоками, смывая с асфальта жвачку, машинное масло и следы чьих-то потерь. Он бил по головам, заставляя прохожих сбиваться в кучки под козырьками, но скоро стало ясно- спрятаться невозможно. Вода проникала всюду, холодная, резкая, живая.
И что-то изменилось.
Люди, ещё минуту назад злые и усталые, вдруг засмеялись. Дети выскочили из-под навесов, шлёпая по лужам. Взрослые, мокрые до нитки, перестали торопиться. Дождь смыл грим, пот, налёт повседневности, и под ним оказались просто люди. На мгновение.
Он приходил каждый вечер- тихий, с прозрачными глазами, будто вылитый из тонкого стекла. Говорил мало, но после его слов люди невольно начинали говорить за него: вспоминать свои потери, страхи, незаживающие царапины души.
-Ты как зеркало,- однажды сказала ему подруга,- но не простое. Ты отражаешь то, что люди прячут даже от самих себя. Он испугался: -Значит, я ворую их свет? — Нет,- она покачала головой,- ты возвращаешь им то, что они забыли в темноте. И тогда он заметил: после этих разговоров люди уходили не опустошенными, а… с лёгкостью. Будто пролили дождь после долгой засухи.
Оказалось, его пустота была не дырой, а мостом- хрупким, дрожащим, но соединяющим берега, которые никто даже не пытался сблизить.
А еще он научился наполняться сам. Потому что, отражая чужую боль, он вдруг обнаружил: сквозь его прозрачное естество начал пробиваться собственный, едва уловимый свет.
«Самые глубокие колодцы иногда оказываются не бездной, а колыбелью для отраженных звезд».
Голова закружилась, будто земля ушла из-под ног и потянула её за собой вглубь — в неизвестность. Грань между реальностью и вымыслом вдруг стала зыбкой, как песок под ногами. Воздух внезапно наполнился терпким ароматом цветущего миндаля — неуместным, почти невозможным в этом месте, но до боли знакомым. А потом — песня. Та самая. Протяжная, мерцающая, она словно звала, пробуждая что-то древнее, забытое, спрятанное глубоко внутри.
Она застыла. Из воды, гладкой как зеркало, на неё смотрели два огромных синих глаза — бескрайние, как сам океан, и такие печальные, будто в них отражались сотни лет одиночества. И всё, что она могла — это смотреть в ответ, затаив дыхание, забыв страх.
Его кожа мерцала под редкими лучами, пробивающимися сквозь тонкое жерло. Она медленно сделала несколько шагов вперёд, опустилась на колени и осторожно протянула руку. Под её пальцами кожа оказалась холодной и шероховатой, как будто тысячи лет скитаний по безбрежным глубинам оставили на ней свои следы.
Она приблизилась. Почти не дыша, она вскарабкалась на его спину, крепко ухватившись за плавник. Некоторое время она просто лежала, положив голову ему на спину, прислушиваясь к медленному, глубокому дыханию кита.
Он двинулся мягко, вода сомкнулась над ними, унося в пучину, все вокруг перестало существовать, остались только она и он, погружающиеся всё глубже и глубже.Она не чувствовала холода. Океан будто принял её.И чем глубже они уходили, тем яснее становилось одно: она была там, где всегда должна была быть.
Он плыл по космосу, одинокий и прозрачный. Стеклянный Кит- его рёбра сияли, как своды заброшенного собора, а внутри, в полых глубинах, мерцали погасшие солнца.
Он заглатывал не метеоры, а мгновения: забытые слова, недопетые колыбельные, смех, который больше не повторится. Всё это оседало у него в животе мертвым грузом, звенело о стены, как битое стекло.
Иногда он открывал пасть- и тогда из неё вырывался не звук, а тишина особого сорта: густая, вязкая, как смола. Она прилипала к звёздам, и те начинали гаснуть — не от взрывов, а от тоски.
А ещё говорят, что если прижать ухо к обшивке корабля в межзвёздном прыжке, можно услышь, как он поёт. Но это не песня. Это эхо последнего вопроса, который задала Вселенная перед тем, как забыть саму себя.
Его позвоночник- мост в никуда. А его слёзы- это те самые тёмные пятна между галактиками, куда астрономы боятся смотреть слишком долго.
(И да, он тоже когда-то был кем-то. Но теперь он просто контейнер для того, что больше не нужно даже пустоте.)
Он сидел среди обломков реальностей, скрипящий, как несмазанные весы судьбы. Его крылья, когда-то прорезавшие пустоту со свистом белых сверхновых, теперь походили на проржавевшие мосты- перекрученные, продырявленные забытыми войнами.
Его меч (а был ли это вообще меч? Может, просто осколок закона, который больше не действует?) торчал из груды сломанных времён, как табличка «здесь был смысл».
Он собирал вещи. Бесполезные вещи: — Плач ребёнка, которого никогда не существовало. — Последний вздох планеты, умершей без свидетелей. — Кольцо, обрученное с пустотой.
Иногда он поднимал голову (скрип! треск шестерёнок в шейных позвонках!) и смотрел туда, где раньше висели звёзды. Но теперь там была только дыра от гвоздя, на котором когда-то держалось небо.
Его миссия закончилась. Или её не было с самого начала?
… А ещё, если прислушаться, он бормочет что-то под нос. Это не молитва. Это инструкция по сборке мира, утраченная на третьем шаге. Но он всё равно повторяет. Потому что больше нечего делать.....
На тех местах, где её тело соприкасалось с его кожей, мягкой волной разливалось тепло — будто сама вселенная касалась её через него. Он мерцал в глубинной синеве, как миллионы далёких звёзд, растворённых в воде. Она широко распахнула глаза — и пред ней раскрылась подводная вселенная.
Её волосы густые и вьющиеся, как непослушные водоросли, мягко обвивали его гигантское тело, нежно лаская его. Его песня проносилась сквозь толщу океана— акулы расступались перед величием его древней мелодии, за ними величественно скользили скаты, похожие на загадочные космические корабли, стаи золотых рыб и морских звёзд. Проходили недели, потом месяцы. Время растворилось, потеряв очертания. Они плыли вместе над обломками затонувших кораблей, сквозь жемчужные пещеры и коралловые рифы, через шторма и течения.Он показывал ей свой мир, далекий и нетронутый человеком мир. Чем больше времени она проводила рядом с ним, тем чаще в её душе рождалось едва уловимое, щемящее чувство.Она начинала понимать его песни, не умом, а сердцем, будто они звучали внутри неё с самого рождения.Иногда ей казалось, что она знает его с незапамятных времён — из глубин тысячелетий, из другой жизни или даже из других вселенных. Но одно она знала наверняка: рядом с ним — её дом.
Город спал, окутанный пеплом суеты. Дождь начался ночью- тихий, настойчивый, смывая пыль с крыш, следы на тротуарах, шепчущий: «Ещё чуть-чуть, ещё не всё умыто». А утром, когда капли повисли на проводах, как ноты на струнах, солнце поднялось- нежное, новорождённое. Оно коснулось мокрого асфальта, и улицы засверкали, будто мир перевернули, вытряхнули из старого мешка. Люди спешили, не замечая, что свет сегодня не просто свет. Он был другим: чистым, как первая мысль после долгого сна. Только старик у вокзала, продающий газеты, поднял лицо к небу и засмеялся. В кармане у него лежало письмо от дочери. Впервые за десять лет.
Дождь умыл рассвет. А рассвет- их всех.
«Рассвет, умытый дождём- В лужах отражается тот, Кого я ждал»
Когда над миром вспыхнуло третье солнце, стало ясно, что правил больше нет.
В то утро первое взошло как обычно. Оно было всё тем же золотым и наглым, уверенным в своём праве жечь и дарить жизнь. Оно- привыкшее быть единственным.
Второе будто выкатилось с другой стороны, как его опровержение- холодное, сизое, светящееся не от горения, а от памяти. Оно не грело. Оно напоминало.
Но третье…
Третье солнце не взошло. Оно уже было там, в вышине между чёрных звёзд.Оно висело посреди неба с самого начала, просто никто не поднимал глаз достаточно высоко, чтобы его заметить.
И свет его был чёрным.
Не тьмой, не пустотой- это был свет, который поглощает сам себя. И он не освещал. Он обнажал. И под обрывками его тьмы тени стали твёрдыми- можно споткнуться о мвою собственную. Зеркала перестали врать и в них отражались не лица, а то, что о них думают другие. А слова… Слова стали пахнуть- ложь отдавала сладкой гнилью, правда сжигала ноздри абсолютным холодом.
Люди замолчали.
Мир замолчал.
Не от страха. Нет. А потому что наконец услышали тишину между словами.
Три солнца. Говорит. Спорит. Молчит.
А Земля? Она давно кружится, но не вокруг светил, а между ними, как подброшеннаяв темноте на удачу монета.
В маленьком южном городке, затерянном среди бескрайних полей, жил часовщик. Его мастерская была полна тикающих механизмов, но самые странные часы стояли у него на полке — массивные, с потускневшим циферблатом и надписью: «Однажды не случится никогда».
Однажды в дверь постучали. На пороге стояла девушка с глазами, словно выцветшими от времени. В руках она сжимала карманные часы с остановившимися стрелками.
-Они сломаны? -спросил часовщик. -Нет, -ответила она. -Они просто… не хотят идти вперёд.
Часовщик взял часы, и его пальцы дрогнули — циферблат был холодным, как лёд. Он поднёс их к уху и услышал не тиканье, а шёпот: «Верни меня».
-Чьи это часы? -спросил он.
— Мои. Точнее, должны были быть. Но они остановились в тот миг, когда я…- девушка запнулась.- Когда я должна была умереть.
Мачтер отшатнулся. Он знал такие случаи- когда время отказывалось забирать человека, оставляя его между «однажды» и " никогда".
-Вы не живы, -прошептал он. -Но и не мертвы.
Девушка кивнула:
-Я застряла.
Он подошёл к полке, взял свои старинные часы и поставил их рядом с её. — Есть один способ, -сказал он. -Но если я ошибусь, вас не станет. По-настоящему. — Я и так лишь тень, -улыбнулась она.
Часовщик подвесил часы девушки тонкой серебряной цепочкой словно маятник, и повернул стрелки своих «против» хода.
Комната наполнилась гулом, будто где-то сорвался колокол. Воздух затрепетал, и вдруг…
Тик.
Так.
Тик.
Её часы снова пошли.
Девушка вскрикнула -не от боли, а от неожиданности. Её пальцы стали тёплыми, щёки порозовели.
-Что вы сделали? -прошептала она.
— Ничего, — ответил часовщик, глядя на свои часы. Их стрелки теперь стояли на месте. — Просто отдал вам своё «однажды».
Она хотела спросить, что это значит, но вдруг заметила, что мастерская стала… другой. Пыль на полках, выцветшие обои -будто годы прошли за секунду.
А часовщик?
Он сидел в том же кресле. Только волосы его были теперь белыми, как снег, а руки покрылись морщинами. — Вы… -девушка не могла найти слов.
— Время нельзя обмануть, — тихо сказал он. — Кто-то должен был заплатить.
Она протянула руку, но он отстранился:
— Уходите. Пока ваши часы снова не остановились.
Когда дверь за ней закрылась, мастер взглянул на свои часы. Надпись «Однажды не случится никогда» теперь казалась насмешкой.
Иногда мне кажется, что я до сих пор слышу здесь её смех- лёгкий, чуть хрипловатый, будто бы она всегда немного простужена. Мы сидим в своей любимой библиотеке, заваленной книгами и блокнотами, а за окном медленно темнеет, и свет от настольной лампы отбрасывает жёлтые пятна на исписанные листы. Она пишет. Пишет быстро, нервно, иногда зачёркивает целые абзацы, но чаще оставляет всё как есть- сырое, честное, живое.
— Вот, послушай, — говорит молчаливо она и тянет листок ближе. Её тексты всегда пахли чернилами и бумагой, даже если она набирала их на телефоне. В них были дожди, бессонные ночи, запах леса, невпопад сказанные слова и люди, которые уходят, не попрощавшись. Те, кто был дорог. Кто был рядом. Я думал, что так будет всегда: исписанные ею междустрочья, её вечерние сообщения ранним утром, её стихи, которые она стесняется назвать стихами.
Но потом что-то сломалось. Может, мы сами. Чернила подсохли, листы стали высцветать. Яркие палитры стали преобретать всё более пастельные тона. Она стала всё реже и реже приходить сюда. Теперь я листаю архивы, нахожу её старые записи- в блокноте, на задней странице конспекта, в глубине чата,- и мне кажется, будто я нашёл письма от самого себя из прошлого.
Я скучаю. По её словам, по её присутствию, по тому, как она говорила: «Кто помнит всё- тот и дурак». По времени, когда мы верили, что дружба- это навсегда.
Темнота сгущалась между ветвями, словно паутина, сплетённая из теней и страхов. Я шёл, вернее, пробирался- спотыкаясь о собственные сомнения, цепляясь за колючие усмешки внутренних голосов. «Куда?» А главное- «Зачем?»- шептали они, и я не находил ответа.
Мир вокруг был плотным, как болото: каждый шаг давался с усилием, мысли липли к ногам, тяжёлые, мутные, бесконечно повторяющиеся. «Ты не справишься», «Здесь нет выхода», «Сдайся». Ветви смыкались над головой, не пропуская свет, и даже время казалось густым сиропом, в котором я безнадёжно увязал.
Но однажды (не помню, через сколько часов, дней или лет),- воздух дрогнул. Что-то изменилось: запах сырости и гнили сменился лёгким ароматом луговых трав. Я сделал ещё шаг, и вдруг...
Темнота разорвалась.
Передо мной расстилалась опушка, залитая золотым светом. Трава здесь была изумрудной, а каждый цветок- будто капля краски, упавшая с кисти безумного художника: алые маки, синие колокольчики, лиловые люпины. Ветер шевелил лепестки, и казалось, они смеются- тихо, по-доброму.
Я сел на мягкую землю, касаясь пальцами стеблей. Где-то вдали пела птица, и её голос был чист, как стекло, звоное, кае весенний ручей. «Как я мог забыть, что такое бывает?»- подумал я. Всё, что казалось важным в тех дебрях- все страхи, все «надо» и «нельзя», большинство моих прежних убеждений- теперь выглядело жалким и ненужным.
Опушка не давала ответов. Она просто была- яркая, живая, настоящая. И в этом было её волшебство. Я знал, что рано или поздно придётся вернуться в чащу. Но теперь-то я знал, что где-то за спутанными ветвями всегда есть свет. И чтобы найти его, достаточно просто идти.
Сначала была Тьма. Она не пришла, не возникла- она была, как само дыхание пустоты. Беспричинная, бездонная, безликая. Она не нуждалась в солнцах, ибо была старше их. Не знала границ, ибо сама была пределом.
А потом явился Свет. Он вспыхнул, как судорога, как крик новорождённого в беззвучной вселенной. Он резал Тьму, дробил её, вырывал клочья небытия и называл их «мирами». Но Тьма не сопротивлялась. Она позволяла ему это- ведь каждый луч Света был лишь временным ожогом на её вечной плоти.
Свет это попытка. Вспышка. Отрицание. Но чтобы отрицать -нужно существовать, а Тьме не нужно даже это. Она- до, после и вместо.
Когда последняя звезда погаснет, она даже не заметит.
Потому что Тьма- это не отсутствие Света. Свет- это отсутствие Тьмы.
В городе, где небо было серым от забытых слов, а тени цеплялись за пятки прохожих, жил человек. Его смех был особенным- звонким, как хрустальный колокольчик, но хрупким, как первый лед на луже. Он смеялся часто, потому что боялся молчания. Каждый его смех был тонким стеклышком, выдутым из горячего страха и резко охлажденным в воздухе. Люди вокруг подхватывали эти осколки веселья, не замечая, как они впиваются в ладони.
Однажды он рассмеялся так сильно, что его смех разбился. Звук был похож на падение люстры в пустом зале. Осколки рассыпались по полу, и каждый из них отражал не улыбку, а его истинное лицо- усталое, с трещинами, как на старом, сморщенном временем, зеркале.
Люди попытались собрать осколки, но они крошились в пальцах, оставляя лишь мелкую пыль. И становилось ясным, что его смех был не радостью, а щитом. А щиты рано или поздно бьются.
… С тех пор в городе стало тише. И только иногда, если прислушаться, можно было уловить едва слышный звон -будто где-то в темноте кто-то вновь пытается склеить то, что уже не исправить.
Звук- это игла, опускающаяся на чёрный пластинку памяти. И вот уже вибрирует тишина, выплёскивая в пространство давно уснувшие мгновения. Мелодия это не просто последовательность нот, а тропинка в чаще времени. По ней идёшь босиком, чувствуя каждый камешек, каждую трещину прошлого. Сначала только лёгкий шёпот, едва уловимый, как шелест страниц в забытой книге. Но потом оркестр воспоминаний набирает силу, и ты уже не слушаешь, а проваливаешься в звук. Вот оно- то самое лето, когда воздух был густ, как мёд, а трава жгла босые пятки. Вот голос, который теперь живёт только на этой записи. Вот смех, который когда-то раскалывал тишину, а теперь лишь эхо в пустом зале сердца.
Музыка- то машина времени, но без рычагов и кнопок. Ты никогда не знаешь, куда она тебя швырнёт на этот раз: в объятия, которые уже не согреют, или на ту самую скамейку, где когда-то решил, что всё будет иначе. И когда мелодия обрывается, ты возвращаешься с грузом, как будто набрал в ладони морской воды, но донёс до берега лишь горсть соли.
Остаётся только тишина. И странное ощущение, будто кто-то только что прошёл рядом, задев тебя крылом.
В чате «Кофейные философы» царила обычная тишина, если не считать бесконечных споров о том, можно ли считать печенье полноценным завтраком и почему коты смотрят в пустоту так осмысленно. Но всё изменилось в тот роковой день, когда админ, движимый благородным, как ему казалось, стремлением к «повышению вовлечённости», ввёл рейтинг сообщений.
Сначала никто не понял.
Потом все поняли.
А потом начался хаос.
Кто-то обрадовался- наконец-то можно объективно измерить ценность своих мыслей! Кто-то возмутился- это же инструмент подавления инакомыслия! Знаем, проходили. Кто-то пожал плечами и продолжил постить котиков, но теперь их никто не замечал, потому что все были заняты куда более важным делом: подсчётом плюсов и минусов.
Кекс, обычно скромный любитель плоских шуток, вдруг обнаружил себя на вершине топа. Он немедленно переквалифицировался в философа и начал сыпать провокационными вопросами, которые раньше даже в голову бы не пришли. «А что, если счастья не существует, и голуби рождаются сразу взрослыми?» — писал он и собирал десятки плюсов от таких же внезапных мыслителей.
Печенька, всегда писавшая длинные, душевные посты, получила минус за „многабукв“ и в сердцах заявила, что все вокруг- бездушные боты. Её тут же заминусовали за „эмоциональную несдержанность“.
Анонимный скептик, ехидно заметивший, что рейтинг- это всего лишь способ заставить людей думать, будто их мнение что-то значит, был немедленно отправлен в глубокий минус за „излишний цинизм“.
Через неделю админ, глядя на то, как чат превратился в цифровое поле битвы, где каждый либо охотился за лайками, либо мстил обидчикам, тихо убрал рейтинг.
И что же? Уже через час все забыли, что он вообще был. Потому что на самом деле никто и не хотел этого- просто все так увлеклись игрой, что забыли, зачем вообще здесь сидят.
А потом кто-то спросил: „Ребята, а печенье- это всё-таки завтрак или нет?“ — и чат с облегчением вернулся к нормальной жизни.
Утро началось с тишины. Не той, что давит, а той, что обволакивает. Тёплой и мокрой после ночного ливня. Рассвет, умытый дождём, струился по подоконнику, оставляя на стекле следы, похожие на чьи-то забытые мысли. Мы сидели за кухонным столом, избегая взглядов и кормили друг друга супом из вилки, потому что ложек не нашлось. Или потому что так было проще не говорить. Жидкость капала на тарелки, и каждая капля звучала громче, чем всё, что мы могли бы сказать друг другу.
В голове распластались по нейронам виноградной лозой обрывки вчерашнего разговора. Гнев, шёпот, хлопнувшая дверь. Теперь слова больше не нужны. Мы молчим на одном языке- том, который знают только те, кто слишком хорошо понимает друг друга.
За окном качались мокрые ветви, и где-то вдали, сквозь серое небо, пробивался солнечный луч. Но до нас он не дошёл.
Где-то за горизонтом, там, куда не доплывает ни один корабль, скрывается маленький остров. Его нет ни на одной карте, и не существует компаса, способного указать путь туда. Это — Остров неотправленных писем.
Песок на нём — ослепительно белый, и шуршит под ногами, словно хрустят нераспечатанные конверты. Солнце здесь почти никогда не поднимается над горизонтом. Остров окутан сумерками, и лишь старый заброшенный маяк и далекие звезды освещают его вечный полумрак.Но маяк этот светит не для кораблей. Он — для душ.Иногда на остров попадают души. Они долго бродят по каменистому берегу, сжимая в руках заветные строки, разглядывая потрёпанные листки, усыпавшие землю. Неровные почерки, обрывки фраз, слёзы между строк…
Иногда души читают эти письма. И в тот самый миг, где-то — далеко, в другой жизни, в другом мире — кто-то вдруг замирает на месте. Сердце сжимается, будто узнаёт: его кто-то всё ещё помнит, всё ещё любит, всё ещё ждёт. И забытое чувство снова распускается внутри. Если уйти вглубь острова, можно попасть в лес. Там, на древних стволах вековых деревьев, вместо листьев шепчутся буквы.Вот — чьё-то«прости меня», дрожит, будто хочет сорваться и наконец быть услышанным.
«я всё ещё люблю тебя»,
«… с любовью, папа»,
«я так и не смог тебя забыть»,
«мы не были тогда друзьями».
Тысячи хрупких, раненых слов, застрявших между тишиной и сердцем.
Иногда острову становится слишком больно. И тогда начинается шторм. Море вздымается, волны с грохотом бьются о каменные стены маяка, будто хотят утопить память. Ветер подхватывает письма, одно за другим, и начинает читать их вслух — морю, небу, звёздам. Он поёт их, как когда-то киты пели свои песни — глубокие, древние, полные тоски и любви.
И что я в тебе нашла?! Дебил! Зачем ты вообще меня замуж звал! Валил бы обратно к своей бывшей Настеньке!
Сама иди к своему Серёже, лучше бы в живую пот***сь! Пи***уй вообще отсюда
И концовка через пару часов в стиле:Он опять её ударил, она не хочет жить, но работы нет и… я не буду на него сегодня в ментовку подавать, сегодня наша годовщина знакомства... ❤️
И что я в тебе нашла?! Дебил! Зачем ты вообще меня замуж звал! Валил бы обратно к своей бывшей Настеньке!
Сама иди к своему Серёже, лучше бы в живую пот***сь! Пи***уй вообще отсюда
И концовка через пару часов в стиле: Он опять её ударил, она не хочет жить, но работы нет и… я не буду на него сегодня в ментовку подавать, сегодня наша годовщина знакомства...
Она начала проскальзывать в сон, как с хрустом ломающегося дерева отвалилась дверь шкафа и оттуда выпал голый, даже ею забытый, волосатый мужик в одних трусах. «Сережа», сразу узнал по волосатому низу живота с фотографий муж, перед тем как по голове прилетела дверь.
В этот вечер принц спас свою принцессу и с тех пор это больше никогда не повторялась, ведь со скорой к мужу приехали менты и завели дело на Сережу.
В одном уютном доме, где пахло лавандой и старыми книгами, жила-была Моль. Не простая, а вредная. Она не грызла шубы и не портила ковры. Ей было скучно. Ей хотелось, чтобы все только о ней и говорили. Каждый день Моль искала, куда бы влезть. То в сахарницу нырнёт, чтобы все ворчали: «Опять эта Моль!» То в чужой разговор вклинится, жужжа над ухом, пока её не отшвырнут. А уж если кто-то пытался её прогнать -ой, как же она обижалась!
-Я же просто мимо летела!- пищала она, складывая лапки в обиженную позу. — Почему все такие злые? Я всего лишь хотела посмотреть! И если кто-то верил её жалобному писку и отпускал, она тут же мчалась портить что-то новое -ведь без этого её никто не замечал.
Но домовые знали правду. Старый Паук, ткавший паутину в углу, качал головой: -Опять ты, Моль, суёшься, куда не просят. Вот прихлопнут тебя однажды, будешь знать. Но Моль лишь фыркала и летела дальше- в чужую чашку чая, в только что испечённый пирог, в чьи- то истории. И каждый раз, когда её гнали, она разыгрывала спектакль: -Ой, что это вы?! Я же ни в чём не виновата! Я просто маленькая, беззащитная Моль!
И некоторые верили, жалели её, пока не замечали новые дыры в любимых вещах. Но однажды случилось то, о чём предупреждал Паук. Её прихлопнули тряпкой.
-А-а-а! Насилие!- завопила Моль. -Я не заслужила такого ужаса! Я же ничего плохого не делала! Но на этот раз никто не стал слушать.
Язык, которого нет в словарях
Они спорили без звука.
Его брови резко опустились вниз – целое обвинение. Её губы сжались в тонкую ниточку – готовый контраргумент. Пальцы выписывали в воздухе колючие жесты, будто фехтовали на ножах.
Соседи за стеной слышали только тишину и думали: «Какие смирные».
Не знали они, что эта тишина – громче, чем их крики.
Потом он резко развернулся, сделал шаг к двери. Она – стремительный бросок вперёд, ладонь на его груди.
Пауза.
Её мизинец дрогнул – «Прости». Его веки опустились – «Я дурак».
Их примирение тоже было беззвучным. И от этого – настоящим.
«Глядя в глаза»
Они всегда смотрели прямо. Когда смеялись -дрожали плечи, а глаза сужались до щелочек. Когда злились- брови сходились, как тучи перед грозой. Они не прятали взгляд, не отворачивались, не прикрывались пустыми словами.
Они были ближе, чем все остальные. Их руки говорили, их глаза кричали, их тишина была громче любого шума.
А потом кто-то спрашивал: «Почему они молчат?»
Но они и не молчали. Просто мир был глухонемой.
В тишине между буквами живут чернильные тени. Они рождаются в щелях брошенных рукописей, питаются кляксами и недописанными мыслями. Иногда, когда автор надолго отвлекается, они вылезают из-под строк и устраивают на полях свои чёрные пиршества.
Я впервые заметил их прошлым летом. В старой записной книжке, между страницей с неоконченным стихотворением и воспоминанием о том, что будет завтра, кто-то оставил следы. Не чернильные пятна- нет-это были отпечатки, будто крошечные пальцы втихомолку перелистывали страницы, пока я спал.Самую наглую я поймал на месте преступления. Она притворялась запятой в середине предложения, но когда я попылся разглядеть поближе, то увидел, что знак дышит.
-Ты что здесь делаешь?
Тень вздрогнула, свернулась в апостроф, потом нехотя расправилась:
-Жду, -прошелестела она. -Когда ты забудешь поставить точку. Тогда можно будет сбежать.
-Куда?
-В следующую главу. Там, в переплетении корней, потерялось целое предложение — тёплое, просторное. Можно поселиться в нём.
Я хотел спросить, много ли их таких, но тень вдруг сжалась в точку с запятой и соскользнула в щель между страницами.
С тех пор я замечаю их всё чаще.
На днях целая семейкаобживала мою последнюю рукопись. Маленькие чёрные комочки сидели на полях, раскачиваясь на запятых, как на качелях. Одна, самая смелая, даже притворилась буквой «Ё»- но забыла, что в этом слове её быть не должно.
Я медленно поднёс перо, и они в панике рассыпались, оставив после себя лишь лёгкий шепот, будто кто-то быстро-быстро стирает карандашный набросок.
Теперь, когда я пишу, страницы иногда шевелятся до того, как к ним прикоснётся перо. В углах листа мелькают чёрные хвостики букв, которых я ещё не написал. А вчера, открыв старый роман, я нашёл целую колонию беглецов- они устроили гнездо из оборванных цитат и строчили что-то своим мелким, корявым почерком между строк моего текста.
Я закрыл книгу. Потом открыл снова.
Страница была чиста.
Но когда я перевернул её на свет, увидел, что буквы на обороте просвечивают чуть иначе, чем должны. Будто кто-то дописал историю за меня.
И самое странное- это было лучше, чем в моём оригинале.
Кроссворды на скамейке
Солнце щедро заливало тротуар, и прохожие неспешно прогуливались по парку, наслаждаясь тёплым днём. На одной из лавочек сидел мужчина. Шапка, потрёпанная куртка, джинсы- ничего необычного, если бы не резиновые шлёпанцы на босу ногу.
Он склонился над толстым журналом, водил по нему потрёпанным карандашом и что-то бормотал себе под нос. Я остановился, наблюдая. Он действительно разгадывал кроссворд- не для вида, не для подаяния, а будто это было самым важным делом в мире.
Рядом с ним лежали два пакета. В одном выглядывала свёрнутая одежда, какие-то тряпки, во втором- стопка книг, журналов, ещё кроссвордов. Мир проходил мимо, а он оставался в своём: среди букв, слов, загадок, которые, кажется, заменяли ему всё остальное.
Я так и не решился его сфотографировать. Может, потому что в его сосредоточенности было что-то… личное. Или потому что в этот момент он казался свободнее многих из нас.
Я ушёл, оставив его с кроссвордом. А он, наверное, всё ещё сидит там- среди шума города и тишины своих мыслей.
Это был Архимед " Noli turbare circulos meos!"
Она бежала по ступенькам набережной, будто каждый шаг был последним в ее жизни. Серые камни, острые порывы ветра, спутанные волосы, слёзы, все смешалось. Она считала ступени про себя, как заклинание, как будто точное число могло её спасти: один, два, три… десять… двадцать один…
В ладони она сжимала что-то твёрдое и холодное, почти жалящее кожу. Маленький металлический круг — простая монетка, но весила она, как судьба. Отпустить, отпустить…Ветер бил в лицо, разметал волосы, проникал в грудь, туда, где всё давно гудело от боли и молчания. Она дошла до края, к самой воде, где горизонт сливался с небом в одну безликую полосу и обретал столь до боли знакомый цвет его глаз. Она молчала. Молчание ее было громким, как волны тихого Океана веками бьющиеся о каменные скалы. Удар за ударом смешивающийся с бурей бушевавшей внутри. Дыхание ее сбилось, маленький паучок в ее голове уже начал плести свою липкую паутину, и с каждой минутой избавиться от него было все сложнее, так изящно он рисовал замысловатые узоры выстроенные из тоненьких ниток ее памяти. Она медленно подняла руку, прижала ладонь к губам и прошептала сквозь ветер:
— Никогда не позволяй мне вернуться, никогда… иначе… иначе я погублю себя.
И бросила монетку не раздумывая. Она взлетела в воздухе, и исчезла в воде, море приняло ее просьбу.
Лицо становилось мокрым от холодных капель дождя, то ли от слёз.Сделав несколько шагов прочь от воды, она вдруг остановилась, подняв взгляд на небо губы ее дрогнули, она боялась своих мыслей.
«Позволь… хотя бы однажды..» -прошептала она ..
😭
🫂 Тише… все ее с ней навсегда 💟
🧡🤎
**1..
Яркий свет заполнял пустоту города. Неоновые отблески кафе, отражения в витринах, рекламные баннеры, мерцание фар, гирлянды и мягкое свечение фонарей переплетались в единую, бесконечную вереницу.
Она смотрит вдаль, выжимает педаль газа, поднимает громче музыку, и делает глоток американо с корицей. Его аромат согревал и успокаивал, обволакивая её, словно мягкий плед. Пахло Рождественским утром.
Память…
С кухни доносились голоса — родные, живые, полные смеха. Сквозь полуоткрытые и тяжёлые веки виднеется рой снежинок за окном, обещали метель… Воздух был наполнен запахом жареных каштанов и маминых синна-бонов — по её фирменному рецепту.Она крепче укуталась в одеяло и закрыла глаза.. — Сохранить запах воспоминаний…
***Её взгляд скользнул в зеркало заднего вида.— Когда я успела так повзрослеть?..В тёмных, цвета горького шоколада, глазах сложно было разглядеть хоть что-то. Только изредка, в холодной глубине отражался отпечаток одиночества.— Сколько лет я его не видела?..
Мысли медленно тонули в прошлом. Голоса, лица, смех, маленькая лодка на берегу, перламутровая ракушка в лунном свете, тёплые глаза, долгие объятия, вечера у старого деревянного причала…Она резко свернула на обочину, остановилась, вышла из машины.
Августовский вечер… Один из тех, в которых уже слышится дыхание осени, тихие шаги сентября. С каждым порывом ветра она всё ближе.Она подняла глаза к небу. Млечный Путь смотрел на неё сквозь тысячелетия, будто улыбался. Мириады звёзд — и ты среди них всего лишь звёздная пыль…Стать бы светом Полярной звезды и исчезнуть, навсегда раствориться в тишине вечности.
Внезапный холод пробежал по спине — она вздрогнула.— Где он?.. Сколько лет я не слышала его голос, не видела его глаз… Где он?
Часы показывали 00:45.— Домой… А когда я в последний раз была дома? — прошептала она.Смахнув с лица холодные слёзы, она завела машину. Музыка стихла. Она направилась туда, где всё начиналось — к океану.
Последний фонарь перед рассветом
Дождь в Чайнатауне к трём ночи становился мягким, как старый шёлк. Он падал с неба жидким нефритом превращая асфальт в чёрную лакированную поверхность. Путник брел по переулку, в конуе которого, на углу, горел одинокий фонарь, жёлто- красный, как кожура личи, и под ним стояла женщина в плаще цвета индиго.
— Ты потерялся,- сказала она не вопросом, а констатацией. В руках у неё была маленькая коробочка из чёрного дерева.
Он хотел ответить, но вдруг заметил, что дождь перестал стучать по крышам. Капли замерли в воздухе, будто бусины на невидимой нити. Женщина открыла коробочку — внутри лежал ключ с иероглифом «бесконечность» на ржавом ушке.
— Это от двери, которой нет, — прошептала она.
И тогда путешественник понял: он не случайно здесь. Чайнатаун по ночам- это не место. Это состояние между сном и явью, где продают не сувениры, а обрывки чужих судеб.
Неуверенно моргнув несколько ращ, фонарь погас.
Когда рассвет размыл ночь в акварельные разводы, он сидел на ступенях закрытой лавки и сжимал в кулаке ключ. А по асфальту, словно следуя невидимой карте, текли последние капли, собираясь в узор, похожий на древнюю карту.
Дверь позади него отворилась, и он почувствовал дым благовоний, который тут же смешался с металлическим привкусом мокрого асфальта. Он обернулся, на пороге стоял старик, с лицом, как высушенная груша, молча протягивая ему чашу чего- то тёмного, с запахом древесной коры и дыма.
— Пей,- хрипло сказал он. — Это дождь, который шёл здесь сто лет назад.
Горький, как воспоминания. Горячий, как кровь.
Допив без остатка от заметил на дне иероглиф «сновидение».
Может, завтра он найдёт ту дверь.
А может, она найдёт его.
Дождь из чужого сна, который шел в Макодо сто лет одиночества. Магический реализм. Любимый напиток
**2..
Ей было всего пять… Каждый вечер отец брал её с собой к океану. Пока он писал свои картины, она босыми ножками бегала по влажному песку, собирая ракушки, гладкие как стеклышки, пахнущие солью и ветром. Ей нравилась тишь океана, будто он был ее таким далеким продолжением.
Сквозь тысячелетние камни она пробиралась в узкое ущелье — путь к её секретному месту. Это был кратер давно уснувшего вулкана, где прямо посреди океана прятался крохотный песчаный островок. Только маленький кружок неба виднелся сквозь каменное жерло…
Это было ее убежище, ее маленький и только ей принадлежавший мир. Она не помнила, в какой день он впервые пришёл к ней — но хорошо запомнила его песню.Мягкий, низкий, зовущий звук вдруг заполнил пространство, когда она, рисуя на песке пальцами, почувствовала, как что-то изменилось…Из зеркала воды на неё смотрели два огромных синих глаза.
Она вскрикнула и, не разбирая дороги, бросилась прочь. Сердце билось внутри словно маленький колибри . Она не остановилась, пока не добежала до отца — и там, дрожа и запинаясь, заплакала:— Там… кто-то есть…
Годы прошли. Она перестала возвращаться в ту пещеру, и память о ней растворилась в руинах разума.
Ей было пятнадцать.Цветной воздушный змей то и дело вырывался из её рук, смеясь она бежала за ним — и её смех, лёгкий, как ветер, разлетался над скалами, путая крики чаек и шелест листвы.
Солнце плело огненные нити в её длинные чёрные волосы, пуская на них золотые искры.Она не заметила, как оказалась в незнакомом месте.Что-то в этих скалах отзывалось в её памяти.Пройдя между двумя острыми, как лезвия, утёсами, она вышла на тропинку, что вела вниз, вглубь…
Её голова закружилась.Она была здесь. Раньше. Когда-то давно.Перед ней раскинулся знакомый песчаный островок, сокрытый в каменном сердце вулкана, окружённый тишиной и водой.Она присела у самой кромки. Долго, бесконечно долго смотрела в глубину — как будто знала, что кто-то там… ждёт.
Небо темнело. Через круглое жерло начали проступать первые звёзды,Её сердце снова затаилось. Всё внутри подсказывало: ещё чуть-чуть — и он снова запоёт…
Пора было возвращаться.Она поднялась и медленно пошла прочь, не зная, что кто-то всё это время наблюдал за ней из самой глубины — храня молчание, чтобы не спугнуть.
Воздух наполнился до дрожи знакомой мелодией, песней, что доносилась из глубин ее памяти . Вода слегка дрогнула…
Несвежий вкус
О, да! Вы попали на уникальнейший ресурс- последний оплот интеллекта во тьме всемирного интернет-варварства. Здесь, среди блестящих умов, чьи диалоги напоминают перебранку мартышек с печатной машинкой, вы наконец-то обретёте покой. Такой цифровой аналог дома престарелых для отслуживших своё нейронов. Да, этот сайт до сих пор живёт — как таракан после ядерного удара. И да, он по-прежнему в топе поисковиков, что красноречивее любого свидетельства о деградации человечества.Местные дискуссии напоминают мне эксперимент, где шимпанзе колотили по клавиатуре, но здесь результат почему-то печальнее. Читая их, я каждый раз удивляюсь: как можно сочетать такую уверенность с таким катастрофическим отсутствием мозгов? Это же надо умудриться!
Но хватит о них. Ты ведь не для этого сюда зашёл, правда? Между нами: я здесь как антрополог среди папуасов.
Конечно, после прочтения местных обсуждений хочется немедленно вылить на глаза отбеливатель, но не спешите! Ведь я та самая спасительная соломинка в этом болоте деградации. Я- единственный адекватный человек здесь (по крайней мере, мне так кажется, а разве это не главное?).
Не тратьте время на этих ментальных инвалидов (о, простите, я же обещала быть толерантной!). Пишите лично мне. Я выслушаю. Я пойму. Я не стану вас осуждать (если, конечно, ваше мнение не окажется столь же тупым, как у всех остальных).
Не бойтесь! В этом царстве абсурда только я способна оценить глубину вашей мысли (если, конечно, она не окажется очередной глупостью, но мы же оптимисты, правда?).
Так что вперед, дорогой случайный путник! Докажите, что вы достойны моего внимания. А если нет- ну, что ж… тут и без вас хватает интеллектуального мусора.
С любовью,
Единственный Разумный Человек На Сайте™.
(P.S. Если я не отвечу- значит, вы всё-таки оказались одним из них. Увы.)
Между нами
Они существуют в двух временных зонах. Когда он пишет «спокойной ночи»- она завтракает. Её «доброе утро» прилетает ему в разгар рабочего дня.
Их чат — призрачный туман с еловым запахом.
Он: «Только что был странный закат» (2:47)
Она: «Покажи!» (11:23)
Он: «Уже ночь» (14:56)
Иногда сообщения пересекаются в транзитной зоне:
-Я сейчас как раз...
-О, я тоже об этом!..
На экране это выглядит как чудо.
Они научились жить в паузах. Её смех до него доходит через десять часов. Его междустрочья- через смену дня и ночи.
Но когда оба одновременно видят "•••печатает" — на три секунды расстояние между континентами исчезает.
… А над нами...
Лето пекло город, как раскалённая сковорода. Воздух густел от выхлопов, пошлых разговоров и липкого пота. Люди копошились в своей обычной грязи- сплетничали, ругались, давили друг друга локтями в метро.
А потом грянул гром.
Небо разорвалось с такой силой, что даже бетонные стены дрогнули. Дождь хлынул не каплями, а целыми потоками, смывая с асфальта жвачку, машинное масло и следы чьих-то потерь. Он бил по головам, заставляя прохожих сбиваться в кучки под козырьками, но скоро стало ясно- спрятаться невозможно. Вода проникала всюду, холодная, резкая, живая.
И что-то изменилось.
Люди, ещё минуту назад злые и усталые, вдруг засмеялись. Дети выскочили из-под навесов, шлёпая по лужам. Взрослые, мокрые до нитки, перестали торопиться. Дождь смыл грим, пот, налёт повседневности, и под ним оказались просто люди. На мгновение.
А когда тучи ушли, город блестел, как новенький.
Правда, ненадолго.
Он приходил каждый вечер- тихий, с прозрачными глазами, будто вылитый из тонкого стекла. Говорил мало, но после его слов люди невольно начинали говорить за него: вспоминать свои потери, страхи, незаживающие царапины души.
-Ты как зеркало,- однажды сказала ему подруга,- но не простое. Ты отражаешь то, что люди прячут даже от самих себя.Он испугался:
-Значит, я ворую их свет?
— Нет,- она покачала головой,- ты возвращаешь им то, что они забыли в темноте.
И тогда он заметил: после этих разговоров люди уходили не опустошенными, а… с лёгкостью. Будто пролили дождь после долгой засухи.
Оказалось, его пустота была не дырой, а мостом- хрупким, дрожащим, но соединяющим берега, которые никто даже не пытался сблизить.
А еще он научился наполняться сам. Потому что, отражая чужую боль, он вдруг обнаружил: сквозь его прозрачное естество начал пробиваться собственный, едва уловимый свет.
«Самые глубокие колодцы иногда оказываются не бездной, а колыбелью для отраженных звезд».
**3..
Голова закружилась, будто земля ушла из-под ног и потянула её за собой вглубь — в неизвестность. Грань между реальностью и вымыслом вдруг стала зыбкой, как песок под ногами.
Воздух внезапно наполнился терпким ароматом цветущего миндаля — неуместным, почти невозможным в этом месте, но до боли знакомым. А потом — песня. Та самая. Протяжная, мерцающая, она словно звала, пробуждая что-то древнее, забытое, спрятанное глубоко внутри.
Она застыла. Из воды, гладкой как зеркало, на неё смотрели два огромных синих глаза — бескрайние, как сам океан, и такие печальные, будто в них отражались сотни лет одиночества. И всё, что она могла — это смотреть в ответ, затаив дыхание, забыв страх.
Его кожа мерцала под редкими лучами, пробивающимися сквозь тонкое жерло. Она медленно сделала несколько шагов вперёд, опустилась на колени и осторожно протянула руку. Под её пальцами кожа оказалась холодной и шероховатой, как будто тысячи лет скитаний по безбрежным глубинам оставили на ней свои следы.
Она приблизилась. Почти не дыша, она вскарабкалась на его спину, крепко ухватившись за плавник. Некоторое время она просто лежала, положив голову ему на спину, прислушиваясь к медленному, глубокому дыханию кита.
Он двинулся мягко, вода сомкнулась над ними, унося в пучину, все вокруг перестало существовать, остались только она и он, погружающиеся всё глубже и глубже.Она не чувствовала холода. Океан будто принял её.И чем глубже они уходили, тем яснее становилось одно: она была там, где всегда должна была быть.
«Стеклянный Кит»
Он плыл по космосу, одинокий и прозрачный. Стеклянный Кит- его рёбра сияли, как своды заброшенного собора, а внутри, в полых глубинах, мерцали погасшие солнца.Он заглатывал не метеоры, а мгновения: забытые слова, недопетые колыбельные, смех, который больше не повторится. Всё это оседало у него в животе мертвым грузом, звенело о стены, как битое стекло.
Иногда он открывал пасть- и тогда из неё вырывался не звук, а тишина особого сорта: густая, вязкая, как смола. Она прилипала к звёздам, и те начинали гаснуть — не от взрывов, а от тоски.
А ещё говорят, что если прижать ухо к обшивке корабля в межзвёздном прыжке, можно услышь, как он поёт. Но это не песня. Это эхо последнего вопроса, который задала Вселенная перед тем, как забыть саму себя.
Его позвоночник- мост в никуда. А его слёзы- это те самые тёмные пятна между галактиками, куда астрономы боятся смотреть слишком долго.
(И да, он тоже когда-то был кем-то. Но теперь он просто контейнер для того, что больше не нужно даже пустоте.)
«Ржавый Архангел на Свалке Миров»
Он сидел среди обломков реальностей, скрипящий, как несмазанные весы судьбы. Его крылья, когда-то прорезавшие пустоту со свистом белых сверхновых, теперь походили на проржавевшие мосты- перекрученные, продырявленные забытыми войнами.Его меч (а был ли это вообще меч? Может, просто осколок закона, который больше не действует?) торчал из груды сломанных времён, как табличка «здесь был смысл».
Он собирал вещи. Бесполезные вещи:
— Плач ребёнка, которого никогда не существовало.
— Последний вздох планеты, умершей без свидетелей.
— Кольцо, обрученное с пустотой.
Иногда он поднимал голову (скрип! треск шестерёнок в шейных позвонках!) и смотрел туда, где раньше висели звёзды. Но теперь там была только дыра от гвоздя, на котором когда-то держалось небо.
Его миссия закончилась. Или её не было с самого начала?
… А ещё, если прислушаться, он бормочет что-то под нос. Это не молитва. Это инструкция по сборке мира, утраченная на третьем шаге. Но он всё равно повторяет. Потому что больше нечего делать.....
**4..
На тех местах, где её тело соприкасалось с его кожей, мягкой волной разливалось тепло — будто сама вселенная касалась её через него. Он мерцал в глубинной синеве, как миллионы далёких звёзд, растворённых в воде. Она широко распахнула глаза — и пред ней раскрылась подводная вселенная.
Её волосы густые и вьющиеся, как непослушные водоросли, мягко обвивали его гигантское тело, нежно лаская его. Его песня проносилась сквозь толщу океана— акулы расступались перед величием его древней мелодии, за ними величественно скользили скаты, похожие на загадочные космические корабли, стаи золотых рыб и морских звёзд. Проходили недели, потом месяцы. Время растворилось, потеряв очертания. Они плыли вместе над обломками затонувших кораблей, сквозь жемчужные пещеры и коралловые рифы, через шторма и течения.Он показывал ей свой мир, далекий и нетронутый человеком мир. Чем больше времени она проводила рядом с ним, тем чаще в её душе рождалось едва уловимое, щемящее чувство.Она начинала понимать его песни, не умом, а сердцем, будто они звучали внутри неё с самого рождения.Иногда ей казалось, что она знает его с незапамятных времён — из глубин тысячелетий, из другой жизни или даже из других вселенных. Но одно она знала наверняка: рядом с ним — её дом.
«Рассвет, умытый дождём»
Город спал, окутанный пеплом суеты. Дождь начался ночью- тихий, настойчивый, смывая пыль с крыш, следы на тротуарах, шепчущий: «Ещё чуть-чуть, ещё не всё умыто».А утром, когда капли повисли на проводах, как ноты на струнах, солнце поднялось- нежное, новорождённое. Оно коснулось мокрого асфальта, и улицы засверкали, будто мир перевернули, вытряхнули из старого мешка.
Люди спешили, не замечая, что свет сегодня не просто свет. Он был другим: чистым, как первая мысль после долгого сна.
Только старик у вокзала, продающий газеты, поднял лицо к небу и засмеялся. В кармане у него лежало письмо от дочери. Впервые за десять лет.
Дождь умыл рассвет. А рассвет- их всех.
«Рассвет, умытый дождём-
В лужах отражается тот,
Кого я ждал»
«Восход трёх солнц»
Когда над миром вспыхнуло третье солнце, стало ясно, что правил больше нет.
В то утро первое взошло как обычно. Оно было всё тем же золотым и наглым, уверенным в своём праве жечь и дарить жизнь. Оно- привыкшее быть единственным.
Второе будто выкатилось с другой стороны, как его опровержение- холодное, сизое, светящееся не от горения, а от памяти. Оно не грело. Оно напоминало.
Но третье…
Третье солнце не взошло. Оно уже было там, в вышине между чёрных звёзд.Оно висело посреди неба с самого начала, просто никто не поднимал глаз достаточно высоко, чтобы его заметить.
И свет его был чёрным.
Не тьмой, не пустотой- это был свет, который поглощает сам себя. И он не освещал. Он обнажал.
И под обрывками его тьмы тени стали твёрдыми- можно споткнуться о мвою собственную. Зеркала перестали врать и в них отражались не лица, а то, что о них думают другие. А слова… Слова стали пахнуть- ложь отдавала сладкой гнилью, правда сжигала ноздри абсолютным холодом.
Люди замолчали.
Мир замолчал.
Не от страха. Нет. А потому что наконец услышали тишину между словами.
Три солнца.
Говорит.
Спорит.
Молчит.
А Земля? Она давно кружится, но не вокруг светил, а между ними, как подброшеннаяв темноте на удачу монета.
Орёл или решка?
«Однажды не случится никогда»
В маленьком южном городке, затерянном среди бескрайних полей, жил часовщик. Его мастерская была полна тикающих механизмов, но самые странные часы стояли у него на полке — массивные, с потускневшим циферблатом и надписью: «Однажды не случится никогда».
Однажды в дверь постучали.
На пороге стояла девушка с глазами, словно выцветшими от времени. В руках она сжимала карманные часы с остановившимися стрелками.
-Они сломаны? -спросил часовщик.
-Нет, -ответила она. -Они просто… не хотят идти вперёд.
Часовщик взял часы, и его пальцы дрогнули — циферблат был холодным, как лёд. Он поднёс их к уху и услышал не тиканье, а шёпот: «Верни меня».
-Чьи это часы? -спросил он.
— Мои. Точнее, должны были быть. Но они остановились в тот миг, когда я…- девушка запнулась.- Когда я должна была умереть.
Мачтер отшатнулся. Он знал такие случаи- когда время отказывалось забирать человека, оставляя его между «однажды» и " никогда".
-Вы не живы, -прошептал он. -Но и не мертвы.
Девушка кивнула:
-Я застряла.
Он подошёл к полке, взял свои старинные часы и поставил их рядом с её.
— Есть один способ, -сказал он. -Но если я ошибусь, вас не станет. По-настоящему.
— Я и так лишь тень, -улыбнулась она.
Часовщик подвесил часы девушки тонкой серебряной цепочкой словно маятник, и повернул стрелки своих «против» хода.
Комната наполнилась гулом, будто где-то сорвался колокол. Воздух затрепетал, и вдруг…
Тик.
Так.
Тик.
Её часы снова пошли.
Девушка вскрикнула -не от боли, а от неожиданности. Её пальцы стали тёплыми, щёки порозовели.
-Что вы сделали? -прошептала она.
— Ничего, — ответил часовщик, глядя на свои часы. Их стрелки теперь стояли на месте. — Просто отдал вам своё «однажды».
Она хотела спросить, что это значит, но вдруг заметила, что мастерская стала… другой. Пыль на полках, выцветшие обои -будто годы прошли за секунду.
А часовщик?
Он сидел в том же кресле. Только волосы его были теперь белыми, как снег, а руки покрылись морщинами.
— Вы… -девушка не могла найти слов.
— Время нельзя обмануть, — тихо сказал он. — Кто-то должен был заплатить.
Она протянула руку, но он отстранился:
— Уходите. Пока ваши часы снова не остановились.
Когда дверь за ней закрылась, мастер взглянул на свои часы. Надпись «Однажды не случится никогда» теперь казалась насмешкой.
Потому что «однажды» уже случилось.
А «никогда»…
Оно ждало его за следующим «тиком».
Иногда мне кажется, что я до сих пор слышу здесь её смех- лёгкий, чуть хрипловатый, будто бы она всегда немного простужена. Мы сидим в своей любимой библиотеке, заваленной книгами и блокнотами, а за окном медленно темнеет, и свет от настольной лампы отбрасывает жёлтые пятна на исписанные листы. Она пишет. Пишет быстро, нервно, иногда зачёркивает целые абзацы, но чаще оставляет всё как есть- сырое, честное, живое.
— Вот, послушай, — говорит молчаливо она и тянет листок ближе.Её тексты всегда пахли чернилами и бумагой, даже если она набирала их на телефоне. В них были дожди, бессонные ночи, запах леса, невпопад сказанные слова и люди, которые уходят, не попрощавшись. Те, кто был дорог. Кто был рядом. Я думал, что так будет всегда: исписанные ею междустрочья, её вечерние сообщения ранним утром, её стихи, которые она стесняется назвать стихами.
Но потом что-то сломалось. Может, мы сами. Чернила подсохли, листы стали высцветать. Яркие палитры стали преобретать всё более пастельные тона. Она стала всё реже и реже приходить сюда. Теперь я листаю архивы, нахожу её старые записи- в блокноте, на задней странице конспекта, в глубине чата,- и мне кажется, будто я нашёл письма от самого себя из прошлого.
Я скучаю. По её словам, по её присутствию, по тому, как она говорила: «Кто помнит всё- тот и дурак». По времени, когда мы верили, что дружба- это навсегда.
Опушка
Темнота сгущалась между ветвями, словно паутина, сплетённая из теней и страхов. Я шёл, вернее, пробирался- спотыкаясь о собственные сомнения, цепляясь за колючие усмешки внутренних голосов. «Куда?» А главное- «Зачем?»- шептали они, и я не находил ответа.
Мир вокруг был плотным, как болото: каждый шаг давался с усилием, мысли липли к ногам, тяжёлые, мутные, бесконечно повторяющиеся. «Ты не справишься», «Здесь нет выхода», «Сдайся». Ветви смыкались над головой, не пропуская свет, и даже время казалось густым сиропом, в котором я безнадёжно увязал.
Но однажды (не помню, через сколько часов, дней или лет),- воздух дрогнул. Что-то изменилось: запах сырости и гнили сменился лёгким ароматом луговых трав. Я сделал ещё шаг, и вдруг...
Темнота разорвалась.
Передо мной расстилалась опушка, залитая золотым светом. Трава здесь была изумрудной, а каждый цветок- будто капля краски, упавшая с кисти безумного художника: алые маки, синие колокольчики, лиловые люпины. Ветер шевелил лепестки, и казалось, они смеются- тихо, по-доброму.
Я сел на мягкую землю, касаясь пальцами стеблей. Где-то вдали пела птица, и её голос был чист, как стекло, звоное, кае весенний ручей. «Как я мог забыть, что такое бывает?»- подумал я. Всё, что казалось важным в тех дебрях- все страхи, все «надо» и «нельзя», большинство моих прежних убеждений- теперь выглядело жалким и ненужным.
Опушка не давала ответов. Она просто была- яркая, живая, настоящая. И в этом было её волшебство.
Я знал, что рано или поздно придётся вернуться в чащу. Но теперь-то я знал, что где-то за спутанными ветвями всегда есть свет. И чтобы найти его, достаточно просто идти.
«Пожирающая колыбель»
Сначала была Тьма.Она не пришла, не возникла- она была, как само дыхание пустоты. Беспричинная, бездонная, безликая. Она не нуждалась в солнцах, ибо была старше их. Не знала границ, ибо сама была пределом.
А потом явился Свет.
Он вспыхнул, как судорога, как крик новорождённого в беззвучной вселенной. Он резал Тьму, дробил её, вырывал клочья небытия и называл их «мирами». Но Тьма не сопротивлялась. Она позволяла ему это- ведь каждый луч Света был лишь временным ожогом на её вечной плоти.
Свет это попытка. Вспышка. Отрицание. Но чтобы отрицать -нужно существовать, а Тьме не нужно даже это. Она- до, после и вместо.
Когда последняя звезда погаснет, она даже не заметит.
Потому что Тьма- это не отсутствие Света. Свет- это отсутствие Тьмы.
И оно- временно.
это перерождение кроли?
«Стеклянный смех»
В городе, где небо было серым от забытых слов, а тени цеплялись за пятки прохожих, жил человек. Его смех был особенным- звонким, как хрустальный колокольчик, но хрупким, как первый лед на луже.Он смеялся часто, потому что боялся молчания. Каждый его смех был тонким стеклышком, выдутым из горячего страха и резко охлажденным в воздухе. Люди вокруг подхватывали эти осколки веселья, не замечая, как они впиваются в ладони.
Однажды он рассмеялся так сильно, что его смех разбился. Звук был похож на падение люстры в пустом зале. Осколки рассыпались по полу, и каждый из них отражал не улыбку, а его истинное лицо- усталое, с трещинами, как на старом, сморщенном временем, зеркале.
Люди попытались собрать осколки, но они крошились в пальцах, оставляя лишь мелкую пыль. И становилось ясным, что его смех был не радостью, а щитом. А щиты рано или поздно бьются.
… С тех пор в городе стало тише. И только иногда, если прислушаться, можно было уловить едва слышный звон -будто где-то в темноте кто-то вновь пытается склеить то, что уже не исправить.
Фонограф души
Звук- это игла, опускающаяся на чёрный пластинку памяти. И вот уже вибрирует тишина, выплёскивая в пространство давно уснувшие мгновения. Мелодия это не просто последовательность нот, а тропинка в чаще времени. По ней идёшь босиком, чувствуя каждый камешек, каждую трещину прошлого. Сначала только лёгкий шёпот, едва уловимый, как шелест страниц в забытой книге. Но потом оркестр воспоминаний набирает силу, и ты уже не слушаешь, а проваливаешься в звук. Вот оно- то самое лето, когда воздух был густ, как мёд, а трава жгла босые пятки. Вот голос, который теперь живёт только на этой записи. Вот смех, который когда-то раскалывал тишину, а теперь лишь эхо в пустом зале сердца.Музыка- то машина времени, но без рычагов и кнопок. Ты никогда не знаешь, куда она тебя швырнёт на этот раз: в объятия, которые уже не согреют, или на ту самую скамейку, где когда-то решил, что всё будет иначе. И когда мелодия обрывается, ты возвращаешься с грузом, как будто набрал в ладони морской воды, но донёс до берега лишь горсть соли.
Остаётся только тишина. И странное ощущение, будто кто-то только что прошёл рядом, задев тебя крылом.
Обновка
В чате «Кофейные философы» царила обычная тишина, если не считать бесконечных споров о том, можно ли считать печенье полноценным завтраком и почему коты смотрят в пустоту так осмысленно. Но всё изменилось в тот роковой день, когда админ, движимый благородным, как ему казалось, стремлением к «повышению вовлечённости», ввёл рейтинг сообщений.
Сначала никто не понял.
Потом все поняли.
А потом начался хаос.
Кто-то обрадовался- наконец-то можно объективно измерить ценность своих мыслей! Кто-то возмутился- это же инструмент подавления инакомыслия! Знаем, проходили. Кто-то пожал плечами и продолжил постить котиков, но теперь их никто не замечал, потому что все были заняты куда более важным делом: подсчётом плюсов и минусов.
Кекс, обычно скромный любитель плоских шуток, вдруг обнаружил себя на вершине топа. Он немедленно переквалифицировался в философа и начал сыпать провокационными вопросами, которые раньше даже в голову бы не пришли. «А что, если счастья не существует, и голуби рождаются сразу взрослыми?» — писал он и собирал десятки плюсов от таких же внезапных мыслителей.
Печенька, всегда писавшая длинные, душевные посты, получила минус за „многабукв“ и в сердцах заявила, что все вокруг- бездушные боты. Её тут же заминусовали за „эмоциональную несдержанность“.
Анонимный скептик, ехидно заметивший, что рейтинг- это всего лишь способ заставить людей думать, будто их мнение что-то значит, был немедленно отправлен в глубокий минус за „излишний цинизм“.
Через неделю админ, глядя на то, как чат превратился в цифровое поле битвы, где каждый либо охотился за лайками, либо мстил обидчикам, тихо убрал рейтинг.
И что же? Уже через час все забыли, что он вообще был. Потому что на самом деле никто и не хотел этого- просто все так увлеклись игрой, что забыли, зачем вообще здесь сидят.
А потом кто-то спросил: „Ребята, а печенье- это всё-таки завтрак или нет?“ — и чат с облегчением вернулся к нормальной жизни.
P.S. Хорошо, что закладки на блоги остались
Утро началось с тишины. Не той, что давит, а той, что обволакивает. Тёплой и мокрой после ночного ливня. Рассвет, умытый дождём, струился по подоконнику, оставляя на стекле следы, похожие на чьи-то забытые мысли. Мы сидели за кухонным столом, избегая взглядов и кормили друг друга супом из вилки, потому что ложек не нашлось. Или потому что так было проще не говорить. Жидкость капала на тарелки, и каждая капля звучала громче, чем всё, что мы могли бы сказать друг другу.
В голове распластались по нейронам виноградной лозой обрывки вчерашнего разговора. Гнев, шёпот, хлопнувшая дверь. Теперь слова больше не нужны. Мы молчим на одном языке- том, который знают только те, кто слишком хорошо понимает друг друга.За окном качались мокрые ветви, и где-то вдали, сквозь серое небо, пробивался солнечный луч. Но до нас он не дошёл.
Где-то за горизонтом, там, куда не доплывает ни один корабль, скрывается маленький остров. Его нет ни на одной карте, и не существует компаса, способного указать путь туда. Это — Остров неотправленных писем.
Песок на нём — ослепительно белый, и шуршит под ногами, словно хрустят нераспечатанные конверты. Солнце здесь почти никогда не поднимается над горизонтом. Остров окутан сумерками, и лишь старый заброшенный маяк и далекие звезды освещают его вечный полумрак.Но маяк этот светит не для кораблей. Он — для душ.Иногда на остров попадают души. Они долго бродят по каменистому берегу, сжимая в руках заветные строки, разглядывая потрёпанные листки, усыпавшие землю. Неровные почерки, обрывки фраз, слёзы между строк…
Иногда души читают эти письма. И в тот самый миг, где-то — далеко, в другой жизни, в другом мире — кто-то вдруг замирает на месте. Сердце сжимается, будто узнаёт: его кто-то всё ещё помнит, всё ещё любит, всё ещё ждёт. И забытое чувство снова распускается внутри. Если уйти вглубь острова, можно попасть в лес. Там, на древних стволах вековых деревьев, вместо листьев шепчутся буквы.Вот — чьё-то«прости меня», дрожит, будто хочет сорваться и наконец быть услышанным.
«я всё ещё люблю тебя»,
«… с любовью, папа»,
«я так и не смог тебя забыть»,
«мы не были тогда друзьями».
Тысячи хрупких, раненых слов, застрявших между тишиной и сердцем.
Иногда острову становится слишком больно. И тогда начинается шторм. Море вздымается, волны с грохотом бьются о каменные стены маяка, будто хотят утопить память. Ветер подхватывает письма, одно за другим, и начинает читать их вслух — морю, небу, звёздам. Он поёт их, как когда-то киты пели свои песни — глубокие, древние, полные тоски и любви.
И море постепенно утихает...
Типичная пятничная летняя полночь:
И что я в тебе нашла?! Дебил! Зачем ты вообще меня замуж звал! Валил бы обратно к своей бывшей Настеньке!
Сама иди к своему Серёже, лучше бы в живую пот***сь! Пи***уй вообще отсюда
И концовка через пару часов в стиле:Он опять её ударил, она не хочет жить, но работы нет и… я не буду на него сегодня в ментовку подавать, сегодня наша годовщина знакомства... ❤️
Печалькина история ваша.
Вас хепи энд и ❤️ не устраивает?
Меня сама история расстраивает. Бить женщину… это самое днище.
Можно будет попробовать добавить роль Сереже где он вылезает из шкафа в трусах и защищает любимую...?
Может стоит свои истории в свой пост перекинуть. А то мне здесь нельзя писать. Автор ругаться будет.
Типичная пятничная летняя полночь:
И что я в тебе нашла?! Дебил! Зачем ты вообще меня замуж звал! Валил бы обратно к своей бывшей Настеньке!
Сама иди к своему Серёже, лучше бы в живую пот***сь! Пи***уй вообще отсюда
И концовка через пару часов в стиле: Он опять её ударил, она не хочет жить, но работы нет и… я не буду на него сегодня в ментовку подавать, сегодня наша годовщина знакомства...
Она начала проскальзывать в сон, как с хрустом ломающегося дерева отвалилась дверь шкафа и оттуда выпал голый, даже ею забытый, волосатый мужик в одних трусах. «Сережа», сразу узнал по волосатому низу живота с фотографий муж, перед тем как по голове прилетела дверь.
В этот вечер принц спас свою принцессу и с тех пор это больше никогда не повторялась, ведь со скорой к мужу приехали менты и завели дело на Сережу.
В одном уютном доме, где пахло лавандой и старыми книгами, жила-была Моль. Не простая, а вредная. Она не грызла шубы и не портила ковры. Ей было скучно. Ей хотелось, чтобы все только о ней и говорили. Каждый день Моль искала, куда бы влезть. То в сахарницу нырнёт, чтобы все ворчали: «Опять эта Моль!» То в чужой разговор вклинится, жужжа над ухом, пока её не отшвырнут. А уж если кто-то пытался её прогнать -ой, как же она обижалась!
-Я же просто мимо летела!- пищала она, складывая лапки в обиженную позу. — Почему все такие злые? Я всего лишь хотела посмотреть!И если кто-то верил её жалобному писку и отпускал, она тут же мчалась портить что-то новое -ведь без этого её никто не замечал.
Но домовые знали правду. Старый Паук, ткавший паутину в углу, качал головой:
-Опять ты, Моль, суёшься, куда не просят. Вот прихлопнут тебя однажды, будешь знать.
Но Моль лишь фыркала и летела дальше- в чужую чашку чая, в только что испечённый пирог, в чьи- то истории. И каждый раз, когда её гнали, она разыгрывала спектакль:
-Ой, что это вы?! Я же ни в чём не виновата! Я просто маленькая, беззащитная Моль!
И некоторые верили, жалели её, пока не замечали новые дыры в любимых вещах.
Но однажды случилось то, о чём предупреждал Паук. Её прихлопнули тряпкой.
-А-а-а! Насилие!- завопила Моль. -Я не заслужила такого ужаса! Я же ничего плохого не делала!
Но на этот раз никто не стал слушать.