Талассогенная диссоциативная инвазия

Из служебной выдержки Архива Порта

Талассогенная диссоциативная инвазия — редкое расстройство, связанное с контактом с глубинной морской фауной и её производными.

Ранние проявления включают рассинхронизацию между намерением и действием, а также преждевременные или несоразмерные эмоциональные реакции. В отдельных случаях наблюдается неконтролируемое имитационное поведение с высокой точностью воспроизведения.

Зафиксированы эпизоды внезапного стремления пациентов покинуть судно или береговые сооружения путём прыжка за борт.

Заболевание признано смертельным. Эффективных методов лечения не выявлено.

Город пах солью, гарью и свежей кровью кракена.

В доках ещё подрагивали канаты, пропитанные тёплой слизью. Из разрезанных жил чудовища медленно выкачивали густое топливо — свет, тепло и движение для города на годы вперёд. Порт праздновал. Так празднуют выжившие: шумно, жадно, с отчаянной настойчивостью.

Граф распорядился устроить карнавал.

Во дворце было тесно от людей и света. Огонь отражался в золоте, стекле и лакированных масках, дробился и возвращался обратно, делая лица плоскими и одинаково праздничными. Роскошь легла поверх грязи, как яркая ткань на гниющем грузе.

Моряки держались ближе к столам: широкоплечие, шумные, с налитыми лицами, в масках, натянутых поверх грубых черт. Они смеялись первыми и громче всех. Дворяне стояли группами, выверяя дистанцию, пряча усталость и раздражение под дорогими тканями и отточенными жестами. Учёные, чиновники, гости без чёткого статуса держались у стен, словно стараясь не занимать лишнего места.

Маски были разными — и одинаковыми. У всех схожая посадка головы, одинаковая осторожность движений, одно и то же ожидание сигнала, когда можно смеяться.

Музыка старалась быть громче моря.

Арлекин появился без объявления — будто его вытолкнули из паузы между ударами музыки. Он не вышел, а оказался. Костюм был тёмным и простым по меркам карнавала: без лишних украшений, без бубенцов, ткань старая, но чистая. Лицо выбелено аккуратно, без гротеска. Линии рта и глаз — чёткие, почти сухие.

Ничего смешного — и потому на него сразу обратили внимание.

Он выпрямился слишком плавно, как если бы движение началось раньше решения. Поклонился. Чуть дольше, чем требовал жест.

Зал рассмеялся. Смех был готов заранее.

Он говорил — они смеялись. Делал паузу — они смеялись паузе. Смех приходил раньше смысла, словно публика угадывала не слова, а момент. Он поймал этот ритм без усилий, как течение.

После третьего выхода исчезло ощущение причины. Движения продолжались сами, точно номер уже был сыгран, а он лишь повторял программу по кругу.

Повторение ощущалось особенно отчётливо.

Он сменил ход.

Он остановился перед девушкой. Маска сидела неровно, будто надета в спешке: тёмная, с зелёными камнями. Платье было слишком простым для дворца, взгляд — слишком открытым для этого зала.

— Здесь стоит быть осторожнее, — сказал он почти заботливо. — Матросы сегодня празднуют.

Пауза. Улыбка.

— Хотя… возможно, я с предупреждением опоздал.

Смех прокатился легко. Девушка засмеялась тоже — на полдоли позже. Руки она больше не опускала.

Он пошёл дальше.

Он повернулся к женщине в строгом платье, с идеально выверенной осанкой. Прозрачная маска почти не скрывала лицо — словно маски и вовсе не было.

— У вас удивительно выносливое лицо, — заметил он. — Так долго держать одно выражение — это талант.

Кто-то хмыкнул.

— Скулы, должно быть, болят, — добавил он, будто сочувствуя. — Хотя нет. При хорошем образовании, наверное, привыкаешь быстро.

Смех стал громче. Женщина не изменилась в лице. Только моргнула — один раз, слишком ровно.

Он подошёл к двум фигурам рядом. Маски были разными: одна — светлая и вычурная, другая — тёмная, с резкими линиями. Платья отличались кроем, украшениями, цветом. Стояли они одинаково.

— Прекрасный выбор, — сказал он. — Так старательно подчеркнуть различия.

Он наклонил голову, рассматривая их по очереди.

— Забавно, — продолжил он тише. — Столько усилий, чтобы не перепутать.

Он посмотрел на них снова.

— Хотя иногда это всё равно происходит.

Смех вспыхнул резко, почти облегчённо. Сёстры переглянулись — синхронно. Слишком синхронно, словно это было одно движение. И тут же отвернулись, будто испугавшись совпадения.

Публика смеялась охотно. Им казалось, что это тонкая насмешка, удачное наблюдение, острый ум.

Смеялись громче, когда видели, как кто-то бледнеет.

Между шуткой и реакцией возникала крошечная задержка. В этот миг человек успевал понять, что услышал именно своё, и тут же — уничтожить это понимание, растворив его в общем смехе.

Но каждый раз — чуть медленнее.

Музыка начала сбиваться. Всё чаще появлялись те, кому маски стали мешать дышать. Несколько взглядов ушли к окнам, где за стеклом темнело море, и быстро вернулись обратно.

Арлекин ощутил сопротивление — не снаружи, а в себе. Как если бы движение впервые потребовало усилия.

Он остановился.

Смех докатился по инерции и оборвался. Арлекин оглядел зал уже не как артист. Как врач, закончивший наблюдение.

Затем повернулся к графу.

Подошёл ближе, чем позволял этикет. Поклонился — точно по форме.

— Забавно, — сказал он мягко. — У всех страхи разные. А у вас — один.

Пауза.

— Не переживайте, — продолжил он тем же тоном. — Обычно это происходит не сразу.

Улыбнулся.

— Вы ведь уже стоите у края. Просто ещё не посмотрели вниз.

Зал рассмеялся.

Граф — нет.