Его брови резко опустились вниз – целое обвинение. Её губы сжались в тонкую ниточку – готовый контраргумент. Пальцы выписывали в воздухе колючие жесты, будто фехтовали на ножах.
Соседи за стеной слышали только тишину и думали: «Какие смирные». Не знали они, что эта тишина – громче, чем их крики.
Потом он резко развернулся, сделал шаг к двери. Она – стремительный бросок вперёд, ладонь на его груди.
Пауза.
Её мизинец дрогнул – «Прости». Его веки опустились – «Я дурак».
Их примирение тоже было беззвучным. И от этого – настоящим.
Они всегда смотрели прямо. Когда смеялись -дрожали плечи, а глаза сужались до щелочек. Когда злились- брови сходились, как тучи перед грозой. Они не прятали взгляд, не отворачивались, не прикрывались пустыми словами.
Они были ближе, чем все остальные. Их руки говорили, их глаза кричали, их тишина была громче любого шума.
В тишине между буквами живут чернильные тени. Они рождаются в щелях брошенных рукописей, питаются кляксами и недописанными мыслями. Иногда, когда автор надолго отвлекается, они вылезают из-под строк и устраивают на полях свои чёрные пиршества.
Я впервые заметил их прошлым летом. В старой записной книжке, между страницей с неоконченным стихотворением и воспоминанием о том, что будет завтра, кто-то оставил следы. Не чернильные пятна- нет-это были отпечатки, будто крошечные пальцы втихомолку перелистывали страницы, пока я спал. Самую наглую я поймал на месте преступления. Она притворялась запятой в середине предложения, но когда я попылся разглядеть поближе, то увидел, что знак дышит.
-Ты что здесь делаешь?
Тень вздрогнула, свернулась в апостроф, потом нехотя расправилась: -Жду, -прошелестела она. -Когда ты забудешь поставить точку. Тогда можно будет сбежать. -Куда? -В следующую главу. Там, в переплетении корней, потерялось целое предложение — тёплое, просторное. Можно поселиться в нём.
Я хотел спросить, много ли их таких, но тень вдруг сжалась в точку с запятой и соскользнула в щель между страницами.
С тех пор я замечаю их всё чаще.
На днях целая семейкаобживала мою последнюю рукопись. Маленькие чёрные комочки сидели на полях, раскачиваясь на запятых, как на качелях. Одна, самая смелая, даже притворилась буквой «Ё»- но забыла, что в этом слове её быть не должно.
Я медленно поднёс перо, и они в панике рассыпались, оставив после себя лишь лёгкий шепот, будто кто-то быстро-быстро стирает карандашный набросок. Теперь, когда я пишу, страницы иногда шевелятся до того, как к ним прикоснётся перо. В углах листа мелькают чёрные хвостики букв, которых я ещё не написал. А вчера, открыв старый роман, я нашёл целую колонию беглецов- они устроили гнездо из оборванных цитат и строчили что-то своим мелким, корявым почерком между строк моего текста.
Я закрыл книгу. Потом открыл снова. Страница была чиста.
Но когда я перевернул её на свет, увидел, что буквы на обороте просвечивают чуть иначе, чем должны. Будто кто-то дописал историю за меня.
И самое странное- это было лучше, чем в моём оригинале.
Солнце щедро заливало тротуар, и прохожие неспешно прогуливались по парку, наслаждаясь тёплым днём. На одной из лавочек сидел мужчина. Шапка, потрёпанная куртка, джинсы- ничего необычного, если бы не резиновые шлёпанцы на босу ногу. Он склонился над толстым журналом, водил по нему потрёпанным карандашом и что-то бормотал себе под нос. Я остановился, наблюдая. Он действительно разгадывал кроссворд- не для вида, не для подаяния, а будто это было самым важным делом в мире.
Рядом с ним лежали два пакета. В одном выглядывала свёрнутая одежда, какие-то тряпки, во втором- стопка книг, журналов, ещё кроссвордов. Мир проходил мимо, а он оставался в своём: среди букв, слов, загадок, которые, кажется, заменяли ему всё остальное.
Я так и не решился его сфотографировать. Может, потому что в его сосредоточенности было что-то… личное. Или потому что в этот момент он казался свободнее многих из нас.
Я ушёл, оставив его с кроссвордом. А он, наверное, всё ещё сидит там- среди шума города и тишины своих мыслей.
Она бежала по ступенькам набережной, будто каждый шаг был последним в ее жизни. Серые камни, острые порывы ветра, спутанные волосы, слёзы, все смешалось. Она считала ступени про себя, как заклинание, как будто точное число могло её спасти: один, два, три… десять… двадцать один…
В ладони она сжимала что-то твёрдое и холодное, почти жалящее кожу. Маленький металлический круг — простая монетка, но весила она, как судьба. Отпустить, отпустить…Ветер бил в лицо, разметал волосы, проникал в грудь, туда, где всё давно гудело от боли и молчания. Она дошла до края, к самой воде, где горизонт сливался с небом в одну безликую полосу и обретал столь до боли знакомый цвет его глаз. Она молчала. Молчание ее было громким, как волны тихого Океана веками бьющиеся о каменные скалы. Удар за ударом смешивающийся с бурей бушевавшей внутри. Дыхание ее сбилось, маленький паучок в ее голове уже начал плести свою липкую паутину, и с каждой минутой избавиться от него было все сложнее, так изящно он рисовал замысловатые узоры выстроенные из тоненьких ниток ее памяти. Она медленно подняла руку, прижала ладонь к губам и прошептала сквозь ветер:
— Никогда не позволяй мне вернуться, никогда… иначе… иначе я погублю себя. И бросила монетку не раздумывая. Она взлетела в воздухе, и исчезла в воде, море приняло ее просьбу. Лицо становилось мокрым от холодных капель дождя, то ли от слёз.Сделав несколько шагов прочь от воды, она вдруг остановилась, подняв взгляд на небо губы ее дрогнули, она боялась своих мыслей.
Яркий свет заполнял пустоту города. Неоновые отблески кафе, отражения в витринах, рекламные баннеры, мерцание фар, гирлянды и мягкое свечение фонарей переплетались в единую, бесконечную вереницу.
Она смотрит вдаль, выжимает педаль газа, поднимает громче музыку, и делает глоток американо с корицей. Его аромат согревал и успокаивал, обволакивая её, словно мягкий плед. Пахло Рождественским утром.
Память…
С кухни доносились голоса — родные, живые, полные смеха. Сквозь полуоткрытые и тяжёлые веки виднеется рой снежинок за окном, обещали метель… Воздух был наполнен запахом жареных каштанов и маминых синна-бонов — по её фирменному рецепту.Она крепче укуталась в одеяло и закрыла глаза.. — Сохранить запах воспоминаний…
***Её взгляд скользнул в зеркало заднего вида.— Когда я успела так повзрослеть?..В тёмных, цвета горького шоколада, глазах сложно было разглядеть хоть что-то. Только изредка, в холодной глубине отражался отпечаток одиночества.— Сколько лет я его не видела?..
Мысли медленно тонули в прошлом. Голоса, лица, смех, маленькая лодка на берегу, перламутровая ракушка в лунном свете, тёплые глаза, долгие объятия, вечера у старого деревянного причала…Она резко свернула на обочину, остановилась, вышла из машины.
Августовский вечер… Один из тех, в которых уже слышится дыхание осени, тихие шаги сентября. С каждым порывом ветра она всё ближе.Она подняла глаза к небу. Млечный Путь смотрел на неё сквозь тысячелетия, будто улыбался. Мириады звёзд — и ты среди них всего лишь звёздная пыль…Стать бы светом Полярной звезды и исчезнуть, навсегда раствориться в тишине вечности.
Внезапный холод пробежал по спине — она вздрогнула.— Где он?.. Сколько лет я не слышала его голос, не видела его глаз… Где он?
Часы показывали 00:45.— Домой… А когда я в последний раз была дома? — прошептала она.Смахнув с лица холодные слёзы, она завела машину. Музыка стихла. Она направилась туда, где всё начиналось — к океану.
Дождь в Чайнатауне к трём ночи становился мягким, как старый шёлк. Он падал с неба жидким нефритом превращая асфальт в чёрную лакированную поверхность. Путник брел по переулку, в конуе которого, на углу, горел одинокий фонарь, жёлто- красный, как кожура личи, и под ним стояла женщина в плаще цвета индиго.
— Ты потерялся,- сказала она не вопросом, а констатацией. В руках у неё была маленькая коробочка из чёрного дерева.
Он хотел ответить, но вдруг заметил, что дождь перестал стучать по крышам. Капли замерли в воздухе, будто бусины на невидимой нити. Женщина открыла коробочку — внутри лежал ключ с иероглифом «бесконечность» на ржавом ушке.
— Это от двери, которой нет, — прошептала она.
И тогда путешественник понял: он не случайно здесь. Чайнатаун по ночам- это не место. Это состояние между сном и явью, где продают не сувениры, а обрывки чужих судеб.
Неуверенно моргнув несколько ращ, фонарь погас.
Когда рассвет размыл ночь в акварельные разводы, он сидел на ступенях закрытой лавки и сжимал в кулаке ключ. А по асфальту, словно следуя невидимой карте, текли последние капли, собираясь в узор, похожий на древнюю карту.
Дверь позади него отворилась, и он почувствовал дым благовоний, который тут же смешался с металлическим привкусом мокрого асфальта. Он обернулся, на пороге стоял старик, с лицом, как высушенная груша, молча протягивая ему чашу чего- то тёмного, с запахом древесной коры и дыма. — Пей,- хрипло сказал он. — Это дождь, который шёл здесь сто лет назад.
Горький, как воспоминания. Горячий, как кровь.
Допив без остатка от заметил на дне иероглиф «сновидение».
Ей было всего пять… Каждый вечер отец брал её с собой к океану. Пока он писал свои картины, она босыми ножками бегала по влажному песку, собирая ракушки, гладкие как стеклышки, пахнущие солью и ветром. Ей нравилась тишь океана, будто он был ее таким далеким продолжением.
Сквозь тысячелетние камни она пробиралась в узкое ущелье — путь к её секретному месту. Это был кратер давно уснувшего вулкана, где прямо посреди океана прятался крохотный песчаный островок. Только маленький кружок неба виднелся сквозь каменное жерло…
Это было ее убежище, ее маленький и только ей принадлежавший мир. Она не помнила, в какой день он впервые пришёл к ней — но хорошо запомнила его песню.Мягкий, низкий, зовущий звук вдруг заполнил пространство, когда она, рисуя на песке пальцами, почувствовала, как что-то изменилось…Из зеркала воды на неё смотрели два огромных синих глаза.
Она вскрикнула и, не разбирая дороги, бросилась прочь. Сердце билось внутри словно маленький колибри . Она не остановилась, пока не добежала до отца — и там, дрожа и запинаясь, заплакала:— Там… кто-то есть…
Годы прошли. Она перестала возвращаться в ту пещеру, и память о ней растворилась в руинах разума.
Ей было пятнадцать.Цветной воздушный змей то и дело вырывался из её рук, смеясь она бежала за ним — и её смех, лёгкий, как ветер, разлетался над скалами, путая крики чаек и шелест листвы.
Солнце плело огненные нити в её длинные чёрные волосы, пуская на них золотые искры.Она не заметила, как оказалась в незнакомом месте.Что-то в этих скалах отзывалось в её памяти.Пройдя между двумя острыми, как лезвия, утёсами, она вышла на тропинку, что вела вниз, вглубь…
Её голова закружилась.Она была здесь. Раньше. Когда-то давно.Перед ней раскинулся знакомый песчаный островок, сокрытый в каменном сердце вулкана, окружённый тишиной и водой.Она присела у самой кромки. Долго, бесконечно долго смотрела в глубину — как будто знала, что кто-то там… ждёт.
Небо темнело. Через круглое жерло начали проступать первые звёзды,Её сердце снова затаилось. Всё внутри подсказывало: ещё чуть-чуть — и он снова запоёт…
Пора было возвращаться.Она поднялась и медленно пошла прочь, не зная, что кто-то всё это время наблюдал за ней из самой глубины — храня молчание, чтобы не спугнуть.
Воздух наполнился до дрожи знакомой мелодией, песней, что доносилась из глубин ее памяти . Вода слегка дрогнула…
О, да! Вы попали на уникальнейший ресурс- последний оплот интеллекта во тьме всемирного интернет-варварства. Здесь, среди блестящих умов, чьи диалоги напоминают перебранку мартышек с печатной машинкой, вы наконец-то обретёте покой. Такой цифровой аналог дома престарелых для отслуживших своё нейронов. Да, этот сайт до сих пор живёт — как таракан после ядерного удара. И да, он по-прежнему в топе поисковиков, что красноречивее любого свидетельства о деградации человечества.
Местные дискуссии напоминают мне эксперимент, где шимпанзе колотили по клавиатуре, но здесь результат почему-то печальнее. Читая их, я каждый раз удивляюсь: как можно сочетать такую уверенность с таким катастрофическим отсутствием мозгов? Это же надо умудриться!
Но хватит о них. Ты ведь не для этого сюда зашёл, правда? Между нами: я здесь как антрополог среди папуасов.
Конечно, после прочтения местных обсуждений хочется немедленно вылить на глаза отбеливатель, но не спешите! Ведь я та самая спасительная соломинка в этом болоте деградации. Я- единственный адекватный человек здесь (по крайней мере, мне так кажется, а разве это не главное?). Не тратьте время на этих ментальных инвалидов (о, простите, я же обещала быть толерантной!). Пишите лично мне. Я выслушаю. Я пойму. Я не стану вас осуждать (если, конечно, ваше мнение не окажется столь же тупым, как у всех остальных). Не бойтесь! В этом царстве абсурда только я способна оценить глубину вашей мысли (если, конечно, она не окажется очередной глупостью, но мы же оптимисты, правда?).
Так что вперед, дорогой случайный путник! Докажите, что вы достойны моего внимания. А если нет- ну, что ж… тут и без вас хватает интеллектуального мусора.
С любовью, Единственный Разумный Человек На Сайте™.
(P.S. Если я не отвечу- значит, вы всё-таки оказались одним из них. Увы.)
Они существуют в двух временных зонах. Когда он пишет «спокойной ночи»- она завтракает. Её «доброе утро» прилетает ему в разгар рабочего дня. Их чат — призрачный туман с еловым запахом.
Он: «Только что был странный закат» (2:47) Она: «Покажи!» (11:23) Он: «Уже ночь» (14:56)
Иногда сообщения пересекаются в транзитной зоне: -Я сейчас как раз... -О, я тоже об этом!..
На экране это выглядит как чудо.
Они научились жить в паузах. Её смех до него доходит через десять часов. Его междустрочья- через смену дня и ночи.
Но когда оба одновременно видят "•••печатает" — на три секунды расстояние между континентами исчезает.
Лето пекло город, как раскалённая сковорода. Воздух густел от выхлопов, пошлых разговоров и липкого пота. Люди копошились в своей обычной грязи- сплетничали, ругались, давили друг друга локтями в метро.
А потом грянул гром.
Небо разорвалось с такой силой, что даже бетонные стены дрогнули. Дождь хлынул не каплями, а целыми потоками, смывая с асфальта жвачку, машинное масло и следы чьих-то потерь. Он бил по головам, заставляя прохожих сбиваться в кучки под козырьками, но скоро стало ясно- спрятаться невозможно. Вода проникала всюду, холодная, резкая, живая.
И что-то изменилось.
Люди, ещё минуту назад злые и усталые, вдруг засмеялись. Дети выскочили из-под навесов, шлёпая по лужам. Взрослые, мокрые до нитки, перестали торопиться. Дождь смыл грим, пот, налёт повседневности, и под ним оказались просто люди. На мгновение.
Он приходил каждый вечер- тихий, с прозрачными глазами, будто вылитый из тонкого стекла. Говорил мало, но после его слов люди невольно начинали говорить за него: вспоминать свои потери, страхи, незаживающие царапины души.
-Ты как зеркало,- однажды сказала ему подруга,- но не простое. Ты отражаешь то, что люди прячут даже от самих себя. Он испугался: -Значит, я ворую их свет? — Нет,- она покачала головой,- ты возвращаешь им то, что они забыли в темноте. И тогда он заметил: после этих разговоров люди уходили не опустошенными, а… с лёгкостью. Будто пролили дождь после долгой засухи.
Оказалось, его пустота была не дырой, а мостом- хрупким, дрожащим, но соединяющим берега, которые никто даже не пытался сблизить.
А еще он научился наполняться сам. Потому что, отражая чужую боль, он вдруг обнаружил: сквозь его прозрачное естество начал пробиваться собственный, едва уловимый свет.
«Самые глубокие колодцы иногда оказываются не бездной, а колыбелью для отраженных звезд».
Голова закружилась, будто земля ушла из-под ног и потянула её за собой вглубь — в неизвестность. Грань между реальностью и вымыслом вдруг стала зыбкой, как песок под ногами. Воздух внезапно наполнился терпким ароматом цветущего миндаля — неуместным, почти невозможным в этом месте, но до боли знакомым. А потом — песня. Та самая. Протяжная, мерцающая, она словно звала, пробуждая что-то древнее, забытое, спрятанное глубоко внутри.
Она застыла. Из воды, гладкой как зеркало, на неё смотрели два огромных синих глаза — бескрайние, как сам океан, и такие печальные, будто в них отражались сотни лет одиночества. И всё, что она могла — это смотреть в ответ, затаив дыхание, забыв страх.
Его кожа мерцала под редкими лучами, пробивающимися сквозь тонкое жерло. Она медленно сделала несколько шагов вперёд, опустилась на колени и осторожно протянула руку. Под её пальцами кожа оказалась холодной и шероховатой, как будто тысячи лет скитаний по безбрежным глубинам оставили на ней свои следы.
Она приблизилась. Почти не дыша, она вскарабкалась на его спину, крепко ухватившись за плавник. Некоторое время она просто лежала, положив голову ему на спину, прислушиваясь к медленному, глубокому дыханию кита.
Он двинулся мягко, вода сомкнулась над ними, унося в пучину, все вокруг перестало существовать, остались только она и он, погружающиеся всё глубже и глубже.Она не чувствовала холода. Океан будто принял её.И чем глубже они уходили, тем яснее становилось одно: она была там, где всегда должна была быть.
Он плыл по космосу, одинокий и прозрачный. Стеклянный Кит- его рёбра сияли, как своды заброшенного собора, а внутри, в полых глубинах, мерцали погасшие солнца.
Он заглатывал не метеоры, а мгновения: забытые слова, недопетые колыбельные, смех, который больше не повторится. Всё это оседало у него в животе мертвым грузом, звенело о стены, как битое стекло.
Иногда он открывал пасть- и тогда из неё вырывался не звук, а тишина особого сорта: густая, вязкая, как смола. Она прилипала к звёздам, и те начинали гаснуть — не от взрывов, а от тоски.
А ещё говорят, что если прижать ухо к обшивке корабля в межзвёздном прыжке, можно услышь, как он поёт. Но это не песня. Это эхо последнего вопроса, который задала Вселенная перед тем, как забыть саму себя.
Его позвоночник- мост в никуда. А его слёзы- это те самые тёмные пятна между галактиками, куда астрономы боятся смотреть слишком долго.
(И да, он тоже когда-то был кем-то. Но теперь он просто контейнер для того, что больше не нужно даже пустоте.)
Он сидел среди обломков реальностей, скрипящий, как несмазанные весы судьбы. Его крылья, когда-то прорезавшие пустоту со свистом белых сверхновых, теперь походили на проржавевшие мосты- перекрученные, продырявленные забытыми войнами.
Его меч (а был ли это вообще меч? Может, просто осколок закона, который больше не действует?) торчал из груды сломанных времён, как табличка «здесь был смысл».
Он собирал вещи. Бесполезные вещи: — Плач ребёнка, которого никогда не существовало. — Последний вздох планеты, умершей без свидетелей. — Кольцо, обрученное с пустотой.
Иногда он поднимал голову (скрип! треск шестерёнок в шейных позвонках!) и смотрел туда, где раньше висели звёзды. Но теперь там была только дыра от гвоздя, на котором когда-то держалось небо.
Его миссия закончилась. Или её не было с самого начала?
… А ещё, если прислушаться, он бормочет что-то под нос. Это не молитва. Это инструкция по сборке мира, утраченная на третьем шаге. Но он всё равно повторяет. Потому что больше нечего делать.....
На тех местах, где её тело соприкасалось с его кожей, мягкой волной разливалось тепло — будто сама вселенная касалась её через него. Он мерцал в глубинной синеве, как миллионы далёких звёзд, растворённых в воде. Она широко распахнула глаза — и пред ней раскрылась подводная вселенная.
Её волосы густые и вьющиеся, как непослушные водоросли, мягко обвивали его гигантское тело, нежно лаская его. Его песня проносилась сквозь толщу океана— акулы расступались перед величием его древней мелодии, за ними величественно скользили скаты, похожие на загадочные космические корабли, стаи золотых рыб и морских звёзд. Проходили недели, потом месяцы. Время растворилось, потеряв очертания. Они плыли вместе над обломками затонувших кораблей, сквозь жемчужные пещеры и коралловые рифы, через шторма и течения.Он показывал ей свой мир, далекий и нетронутый человеком мир. Чем больше времени она проводила рядом с ним, тем чаще в её душе рождалось едва уловимое, щемящее чувство.Она начинала понимать его песни, не умом, а сердцем, будто они звучали внутри неё с самого рождения.Иногда ей казалось, что она знает его с незапамятных времён — из глубин тысячелетий, из другой жизни или даже из других вселенных. Но одно она знала наверняка: рядом с ним — её дом.
Город спал, окутанный пеплом суеты. Дождь начался ночью- тихий, настойчивый, смывая пыль с крыш, следы на тротуарах, шепчущий: «Ещё чуть-чуть, ещё не всё умыто». А утром, когда капли повисли на проводах, как ноты на струнах, солнце поднялось- нежное, новорождённое. Оно коснулось мокрого асфальта, и улицы засверкали, будто мир перевернули, вытряхнули из старого мешка. Люди спешили, не замечая, что свет сегодня не просто свет. Он был другим: чистым, как первая мысль после долгого сна. Только старик у вокзала, продающий газеты, поднял лицо к небу и засмеялся. В кармане у него лежало письмо от дочери. Впервые за десять лет.
Дождь умыл рассвет. А рассвет- их всех.
«Рассвет, умытый дождём- В лужах отражается тот, Кого я ждал»
Когда над миром вспыхнуло третье солнце, стало ясно, что правил больше нет.
В то утро первое взошло как обычно. Оно было всё тем же золотым и наглым, уверенным в своём праве жечь и дарить жизнь. Оно- привыкшее быть единственным.
Второе будто выкатилось с другой стороны, как его опровержение- холодное, сизое, светящееся не от горения, а от памяти. Оно не грело. Оно напоминало.
Но третье…
Третье солнце не взошло. Оно уже было там, в вышине между чёрных звёзд.Оно висело посреди неба с самого начала, просто никто не поднимал глаз достаточно высоко, чтобы его заметить.
И свет его был чёрным.
Не тьмой, не пустотой- это был свет, который поглощает сам себя. И он не освещал. Он обнажал. И под обрывками его тьмы тени стали твёрдыми- можно споткнуться о мвою собственную. Зеркала перестали врать и в них отражались не лица, а то, что о них думают другие. А слова… Слова стали пахнуть- ложь отдавала сладкой гнилью, правда сжигала ноздри абсолютным холодом.
Люди замолчали.
Мир замолчал.
Не от страха. Нет. А потому что наконец услышали тишину между словами.
Три солнца. Говорит. Спорит. Молчит.
А Земля? Она давно кружится, но не вокруг светил, а между ними, как подброшеннаяв темноте на удачу монета.
В маленьком южном городке, затерянном среди бескрайних полей, жил часовщик. Его мастерская была полна тикающих механизмов, но самые странные часы стояли у него на полке — массивные, с потускневшим циферблатом и надписью: «Однажды не случится никогда».
Однажды в дверь постучали. На пороге стояла девушка с глазами, словно выцветшими от времени. В руках она сжимала карманные часы с остановившимися стрелками.
-Они сломаны? -спросил часовщик. -Нет, -ответила она. -Они просто… не хотят идти вперёд.
Часовщик взял часы, и его пальцы дрогнули — циферблат был холодным, как лёд. Он поднёс их к уху и услышал не тиканье, а шёпот: «Верни меня».
-Чьи это часы? -спросил он.
— Мои. Точнее, должны были быть. Но они остановились в тот миг, когда я…- девушка запнулась.- Когда я должна была умереть.
Мачтер отшатнулся. Он знал такие случаи- когда время отказывалось забирать человека, оставляя его между «однажды» и " никогда".
-Вы не живы, -прошептал он. -Но и не мертвы.
Девушка кивнула:
-Я застряла.
Он подошёл к полке, взял свои старинные часы и поставил их рядом с её. — Есть один способ, -сказал он. -Но если я ошибусь, вас не станет. По-настоящему. — Я и так лишь тень, -улыбнулась она.
Часовщик подвесил часы девушки тонкой серебряной цепочкой словно маятник, и повернул стрелки своих «против» хода.
Комната наполнилась гулом, будто где-то сорвался колокол. Воздух затрепетал, и вдруг…
Тик.
Так.
Тик.
Её часы снова пошли.
Девушка вскрикнула -не от боли, а от неожиданности. Её пальцы стали тёплыми, щёки порозовели.
-Что вы сделали? -прошептала она.
— Ничего, — ответил часовщик, глядя на свои часы. Их стрелки теперь стояли на месте. — Просто отдал вам своё «однажды».
Она хотела спросить, что это значит, но вдруг заметила, что мастерская стала… другой. Пыль на полках, выцветшие обои -будто годы прошли за секунду.
А часовщик?
Он сидел в том же кресле. Только волосы его были теперь белыми, как снег, а руки покрылись морщинами. — Вы… -девушка не могла найти слов.
— Время нельзя обмануть, — тихо сказал он. — Кто-то должен был заплатить.
Она протянула руку, но он отстранился:
— Уходите. Пока ваши часы снова не остановились.
Когда дверь за ней закрылась, мастер взглянул на свои часы. Надпись «Однажды не случится никогда» теперь казалась насмешкой.
Иногда мне кажется, что я до сих пор слышу здесь её смех- лёгкий, чуть хрипловатый, будто бы она всегда немного простужена. Мы сидим в своей любимой библиотеке, заваленной книгами и блокнотами, а за окном медленно темнеет, и свет от настольной лампы отбрасывает жёлтые пятна на исписанные листы. Она пишет. Пишет быстро, нервно, иногда зачёркивает целые абзацы, но чаще оставляет всё как есть- сырое, честное, живое.
— Вот, послушай, — говорит молчаливо она и тянет листок ближе. Её тексты всегда пахли чернилами и бумагой, даже если она набирала их на телефоне. В них были дожди, бессонные ночи, запах леса, невпопад сказанные слова и люди, которые уходят, не попрощавшись. Те, кто был дорог. Кто был рядом. Я думал, что так будет всегда: исписанные ею междустрочья, её вечерние сообщения ранним утром, её стихи, которые она стесняется назвать стихами.
Но потом что-то сломалось. Может, мы сами. Чернила подсохли, листы стали высцветать. Яркие палитры стали преобретать всё более пастельные тона. Она стала всё реже и реже приходить сюда. Теперь я листаю архивы, нахожу её старые записи- в блокноте, на задней странице конспекта, в глубине чата,- и мне кажется, будто я нашёл письма от самого себя из прошлого.
Я скучаю. По её словам, по её присутствию, по тому, как она говорила: «Кто помнит всё- тот и дурак». По времени, когда мы верили, что дружба- это навсегда.
Темнота сгущалась между ветвями, словно паутина, сплетённая из теней и страхов. Я шёл, вернее, пробирался- спотыкаясь о собственные сомнения, цепляясь за колючие усмешки внутренних голосов. «Куда?» А главное- «Зачем?»- шептали они, и я не находил ответа.
Мир вокруг был плотным, как болото: каждый шаг давался с усилием, мысли липли к ногам, тяжёлые, мутные, бесконечно повторяющиеся. «Ты не справишься», «Здесь нет выхода», «Сдайся». Ветви смыкались над головой, не пропуская свет, и даже время казалось густым сиропом, в котором я безнадёжно увязал.
Но однажды (не помню, через сколько часов, дней или лет),- воздух дрогнул. Что-то изменилось: запах сырости и гнили сменился лёгким ароматом луговых трав. Я сделал ещё шаг, и вдруг...
Темнота разорвалась.
Передо мной расстилалась опушка, залитая золотым светом. Трава здесь была изумрудной, а каждый цветок- будто капля краски, упавшая с кисти безумного художника: алые маки, синие колокольчики, лиловые люпины. Ветер шевелил лепестки, и казалось, они смеются- тихо, по-доброму.
Я сел на мягкую землю, касаясь пальцами стеблей. Где-то вдали пела птица, и её голос был чист, как стекло, звоное, кае весенний ручей. «Как я мог забыть, что такое бывает?»- подумал я. Всё, что казалось важным в тех дебрях- все страхи, все «надо» и «нельзя», большинство моих прежних убеждений- теперь выглядело жалким и ненужным.
Опушка не давала ответов. Она просто была- яркая, живая, настоящая. И в этом было её волшебство. Я знал, что рано или поздно придётся вернуться в чащу. Но теперь-то я знал, что где-то за спутанными ветвями всегда есть свет. И чтобы найти его, достаточно просто идти.
Сначала была Тьма. Она не пришла, не возникла- она была, как само дыхание пустоты. Беспричинная, бездонная, безликая. Она не нуждалась в солнцах, ибо была старше их. Не знала границ, ибо сама была пределом.
А потом явился Свет. Он вспыхнул, как судорога, как крик новорождённого в беззвучной вселенной. Он резал Тьму, дробил её, вырывал клочья небытия и называл их «мирами». Но Тьма не сопротивлялась. Она позволяла ему это- ведь каждый луч Света был лишь временным ожогом на её вечной плоти.
Свет это попытка. Вспышка. Отрицание. Но чтобы отрицать -нужно существовать, а Тьме не нужно даже это. Она- до, после и вместо.
Когда последняя звезда погаснет, она даже не заметит.
Потому что Тьма- это не отсутствие Света. Свет- это отсутствие Тьмы.
В городе, где небо было серым от забытых слов, а тени цеплялись за пятки прохожих, жил человек. Его смех был особенным- звонким, как хрустальный колокольчик, но хрупким, как первый лед на луже. Он смеялся часто, потому что боялся молчания. Каждый его смех был тонким стеклышком, выдутым из горячего страха и резко охлажденным в воздухе. Люди вокруг подхватывали эти осколки веселья, не замечая, как они впиваются в ладони.
Однажды он рассмеялся так сильно, что его смех разбился. Звук был похож на падение люстры в пустом зале. Осколки рассыпались по полу, и каждый из них отражал не улыбку, а его истинное лицо- усталое, с трещинами, как на старом, сморщенном временем, зеркале.
Люди попытались собрать осколки, но они крошились в пальцах, оставляя лишь мелкую пыль. И становилось ясным, что его смех был не радостью, а щитом. А щиты рано или поздно бьются.
… С тех пор в городе стало тише. И только иногда, если прислушаться, можно было уловить едва слышный звон -будто где-то в темноте кто-то вновь пытается склеить то, что уже не исправить.
Звук- это игла, опускающаяся на чёрный пластинку памяти. И вот уже вибрирует тишина, выплёскивая в пространство давно уснувшие мгновения. Мелодия это не просто последовательность нот, а тропинка в чаще времени. По ней идёшь босиком, чувствуя каждый камешек, каждую трещину прошлого. Сначала только лёгкий шёпот, едва уловимый, как шелест страниц в забытой книге. Но потом оркестр воспоминаний набирает силу, и ты уже не слушаешь, а проваливаешься в звук. Вот оно- то самое лето, когда воздух был густ, как мёд, а трава жгла босые пятки. Вот голос, который теперь живёт только на этой записи. Вот смех, который когда-то раскалывал тишину, а теперь лишь эхо в пустом зале сердца.
Музыка- то машина времени, но без рычагов и кнопок. Ты никогда не знаешь, куда она тебя швырнёт на этот раз: в объятия, которые уже не согреют, или на ту самую скамейку, где когда-то решил, что всё будет иначе. И когда мелодия обрывается, ты возвращаешься с грузом, как будто набрал в ладони морской воды, но донёс до берега лишь горсть соли.
Остаётся только тишина. И странное ощущение, будто кто-то только что прошёл рядом, задев тебя крылом.
В чате «Кофейные философы» царила обычная тишина, если не считать бесконечных споров о том, можно ли считать печенье полноценным завтраком и почему коты смотрят в пустоту так осмысленно. Но всё изменилось в тот роковой день, когда админ, движимый благородным, как ему казалось, стремлением к «повышению вовлечённости», ввёл рейтинг сообщений.
Сначала никто не понял.
Потом все поняли.
А потом начался хаос.
Кто-то обрадовался- наконец-то можно объективно измерить ценность своих мыслей! Кто-то возмутился- это же инструмент подавления инакомыслия! Знаем, проходили. Кто-то пожал плечами и продолжил постить котиков, но теперь их никто не замечал, потому что все были заняты куда более важным делом: подсчётом плюсов и минусов.
Кекс, обычно скромный любитель плоских шуток, вдруг обнаружил себя на вершине топа. Он немедленно переквалифицировался в философа и начал сыпать провокационными вопросами, которые раньше даже в голову бы не пришли. «А что, если счастья не существует, и голуби рождаются сразу взрослыми?» — писал он и собирал десятки плюсов от таких же внезапных мыслителей.
Печенька, всегда писавшая длинные, душевные посты, получила минус за „многабукв“ и в сердцах заявила, что все вокруг- бездушные боты. Её тут же заминусовали за „эмоциональную несдержанность“.
Анонимный скептик, ехидно заметивший, что рейтинг- это всего лишь способ заставить людей думать, будто их мнение что-то значит, был немедленно отправлен в глубокий минус за „излишний цинизм“.
Через неделю админ, глядя на то, как чат превратился в цифровое поле битвы, где каждый либо охотился за лайками, либо мстил обидчикам, тихо убрал рейтинг.
И что же? Уже через час все забыли, что он вообще был. Потому что на самом деле никто и не хотел этого- просто все так увлеклись игрой, что забыли, зачем вообще здесь сидят.
А потом кто-то спросил: „Ребята, а печенье- это всё-таки завтрак или нет?“ — и чат с облегчением вернулся к нормальной жизни.
Утро началось с тишины. Не той, что давит, а той, что обволакивает. Тёплой и мокрой после ночного ливня. Рассвет, умытый дождём, струился по подоконнику, оставляя на стекле следы, похожие на чьи-то забытые мысли. Мы сидели за кухонным столом, избегая взглядов и кормили друг друга супом из вилки, потому что ложек не нашлось. Или потому что так было проще не говорить. Жидкость капала на тарелки, и каждая капля звучала громче, чем всё, что мы могли бы сказать друг другу.
В голове распластались по нейронам виноградной лозой обрывки вчерашнего разговора. Гнев, шёпот, хлопнувшая дверь. Теперь слова больше не нужны. Мы молчим на одном языке- том, который знают только те, кто слишком хорошо понимает друг друга.
За окном качались мокрые ветви, и где-то вдали, сквозь серое небо, пробивался солнечный луч. Но до нас он не дошёл.
Где-то за горизонтом, там, куда не доплывает ни один корабль, скрывается маленький остров. Его нет ни на одной карте, и не существует компаса, способного указать путь туда. Это — Остров неотправленных писем.
Песок на нём — ослепительно белый, и шуршит под ногами, словно хрустят нераспечатанные конверты. Солнце здесь почти никогда не поднимается над горизонтом. Остров окутан сумерками, и лишь старый заброшенный маяк и далекие звезды освещают его вечный полумрак.Но маяк этот светит не для кораблей. Он — для душ.Иногда на остров попадают души. Они долго бродят по каменистому берегу, сжимая в руках заветные строки, разглядывая потрёпанные листки, усыпавшие землю. Неровные почерки, обрывки фраз, слёзы между строк…
Иногда души читают эти письма. И в тот самый миг, где-то — далеко, в другой жизни, в другом мире — кто-то вдруг замирает на месте. Сердце сжимается, будто узнаёт: его кто-то всё ещё помнит, всё ещё любит, всё ещё ждёт. И забытое чувство снова распускается внутри. Если уйти вглубь острова, можно попасть в лес. Там, на древних стволах вековых деревьев, вместо листьев шепчутся буквы.Вот — чьё-то«прости меня», дрожит, будто хочет сорваться и наконец быть услышанным.
«я всё ещё люблю тебя»,
«… с любовью, папа»,
«я так и не смог тебя забыть»,
«мы не были тогда друзьями».
Тысячи хрупких, раненых слов, застрявших между тишиной и сердцем.
Иногда острову становится слишком больно. И тогда начинается шторм. Море вздымается, волны с грохотом бьются о каменные стены маяка, будто хотят утопить память. Ветер подхватывает письма, одно за другим, и начинает читать их вслух — морю, небу, звёздам. Он поёт их, как когда-то киты пели свои песни — глубокие, древние, полные тоски и любви.
И что я в тебе нашла?! Дебил! Зачем ты вообще меня замуж звал! Валил бы обратно к своей бывшей Настеньке!
Сама иди к своему Серёже, лучше бы в живую пот***сь! Пи***уй вообще отсюда
И концовка через пару часов в стиле:Он опять её ударил, она не хочет жить, но работы нет и… я не буду на него сегодня в ментовку подавать, сегодня наша годовщина знакомства... ❤️
И что я в тебе нашла?! Дебил! Зачем ты вообще меня замуж звал! Валил бы обратно к своей бывшей Настеньке!
Сама иди к своему Серёже, лучше бы в живую пот***сь! Пи***уй вообще отсюда
И концовка через пару часов в стиле: Он опять её ударил, она не хочет жить, но работы нет и… я не буду на него сегодня в ментовку подавать, сегодня наша годовщина знакомства...
Она начала проскальзывать в сон, как с хрустом ломающегося дерева отвалилась дверь шкафа и оттуда выпал голый, даже ею забытый, волосатый мужик в одних трусах. «Сережа», сразу узнал по волосатому низу живота с фотографий муж, перед тем как по голове прилетела дверь.
В этот вечер принц спас свою принцессу и с тех пор это больше никогда не повторялась, ведь со скорой к мужу приехали менты и завели дело на Сережу.
В одном уютном доме, где пахло лавандой и старыми книгами, жила-была Моль. Не простая, а вредная. Она не грызла шубы и не портила ковры. Ей было скучно. Ей хотелось, чтобы все только о ней и говорили. Каждый день Моль искала, куда бы влезть. То в сахарницу нырнёт, чтобы все ворчали: «Опять эта Моль!» То в чужой разговор вклинится, жужжа над ухом, пока её не отшвырнут. А уж если кто-то пытался её прогнать -ой, как же она обижалась!
-Я же просто мимо летела!- пищала она, складывая лапки в обиженную позу. — Почему все такие злые? Я всего лишь хотела посмотреть! И если кто-то верил её жалобному писку и отпускал, она тут же мчалась портить что-то новое -ведь без этого её никто не замечал.
Но домовые знали правду. Старый Паук, ткавший паутину в углу, качал головой: -Опять ты, Моль, суёшься, куда не просят. Вот прихлопнут тебя однажды, будешь знать. Но Моль лишь фыркала и летела дальше- в чужую чашку чая, в только что испечённый пирог, в чьи- то истории. И каждый раз, когда её гнали, она разыгрывала спектакль: -Ой, что это вы?! Я же ни в чём не виновата! Я просто маленькая, беззащитная Моль!
И некоторые верили, жалели её, пока не замечали новые дыры в любимых вещах. Но однажды случилось то, о чём предупреждал Паук. Её прихлопнули тряпкой.
-А-а-а! Насилие!- завопила Моль. -Я не заслужила такого ужаса! Я же ничего плохого не делала! Но на этот раз никто не стал слушать.
Он проснулся с ощущением пустоты и лежал, уставившись в потолок, пытаясь вспомнить, что ему снилось. Но в голове была только чернота. Ровная, глухая, как закрытая дверь. Ни обрывков образов, ни смутных эмоций после пробуждения.
Раньше он видел сны. Яркие, странные, порой пугающие. Иногда они были настолько реальными, что он просыпался с учащённым сердцебиением, хватая ртом воздух. А иногда настолько прекрасными, что ему не хотелось открывать глаза.
Но теперь их не было.
Сначала он думал, что это временно. Может, стресс, переутомление. Но недели шли, а сны не возвращались. Пошли и годы. Он стал спать меньше, потому что сон теперь был просто провалом в небытие. Как будто кто-то выключил свет в его сознании на восемь часов, а потом снова включил- без промежуточных миров.
И он начал искать ответы.
Врачи разводили руками: физически он был здоров. Психолог предположил, что это защитный механизм- может, мозг решил отключить сны, чтобы не повторялся тот, который он не хотел больше видеть. Друзья с доброй улыбкой говорили: «Ну и что? Зато теперь высыпаешься!»
Но ему было не до смеха.
Однажды он наткнулся на старую статью о редком расстройстве- синдроме пустого сна. Люди с этим диагнозом не видели снов годами, а некоторые всю жизнь. В комментариях кто-то написал: «Это как потерять часть себя. Как будто кто-то украл твои тайные миры».
Он понял, что скучает по своим снам. По тем безумным историям, которые придумывало его подсознание. По ощущению, что даже во сне он жил.
Он попробовал вести дневник, записывая перед сном: «Сегодня мне приснится…»- но утром страница оставалась пустой. Он слушал перед сном музыку, смотрел старые фильмы, читал книги. Ничего не помогало.
Тогда он решил принять это.
Если снов больше не будет, значит, он будет мечтать наяву. Стал чаще гулять, делать зарисовки, начал писать рассказы. Может, его сознание теперь творило не ночью, а днём?
Однажды утром он проснулся с едва уловимым чувством- как будто что-то было. Не сон, не образ… просто легкое эхо чего-то забытого.
— Пожалуйста, оцените ваш сегодняшний опыт проживания в этом мире по шкале от 1 до 5, -вежливо попросило меня приложение «Жизнь 2.0», предварительно отсканировав мое лицо на предмет искренности.
Я колебался. День был так себе: автобус снова уехал у меня из-под носа, начальник назвал «обратной связью» двадцатиминутный монолог о моей никчёмности, а в ленте соцсетей мне предложили курс «Как перестать быть неудачником за 10 дней». И всё это всего за 99% моей зарплаты.
Но я поставил пять.
Потому что помнил, как в прошлый раз, когда я честно поставил тройку, мне на следующий день «случайно» отключили воду, отменили карту метро и подписали на рассылку стихов бывшего одноклассника.
-Спасибо! Теперь объясните, почему вы поставили именно такую оценку, — потребовало приложение.
Я глубоко вдохнул и начал печатать:
«Невероятные впечатления! Автобус, который уехал без меня, подарил ценный урок о бренности бытия. Начальник открыл мне глаза на мои скрытые таланты (оказывается, я гений в прокрастинации!). А курс за 99% зарплаты -это же инвестиция в себя! Спасибо за этот прекрасный день! 5/5, буду рекомендовать врагам!»
Приложение замигало зелёным- одобрено. Мне начислили 10 бонусных «жизнепоинтов» и разблокировали возможность «продолжить дышать без дополнительной подписки». Вдруг пришло уведомление: -Кажется, ваш тон был недостаточно искренним. Хотите пересмотреть оценку? Я быстро исправил на:
«Я ОБОЖАЮ ВСЁ! ЭТО ЛУЧШИЙ ДЕНЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ! СПАСИБО, ЧТО РАЗРЕШИЛИ МНЕ СУЩЕСТВОВАТЬ! 555555/5!!!!»
Система наконец удовлетворилась. Мне разрешили поесть (с оценкой пищеварения после приёма пищи, конечно) и даже выйти на улицу (но только после отзыва о качестве воздуха). Главное- держать рейтинг. А там, глядишь, и до «премиум-подписки на счастье» дослужишься…
Старое чучело стояло в дальнем углу сада, забытое и ненужное. Когда-то его наряжали в яркие лохмотья, чтобы отпугивать ворон, но теперь краски выцвели, солома вылезла клочьями, и даже птицы перестали его бояться. Они садились ему на голову, клевали пустые глазницы и улетали, словно понимали- перед ними уже не страшилище, а лишь жалкая пародия на человека.
Хозяева давно не заглядывали в этот угол. Зачем? Чучело не выполняло свою роль. Оно лишь моталось на ветру, беззвучно скрипя ржавым гвоздём, на котором держалось. Иногда дети, играя в прятки, случайно натыкались на него, пугались, но потом смеялись: -Смотри, оно совсем как живое! -Нет, как мёртвое!
А чучело стояло.
Стояло и вспоминало, как когда-то его мастерили с усердием- набивали свежей соломой, красили лицо в румянец, втыкали в руки палки, чтобы казалось, будто оно машет. Тогда оно было НУЖНЫМ. Тогда оно что-то значило.
Теперь же оно просто выцветало.
Как и люди.
Как те, кого когда-то любили, а потом перестали замечать. Кто когда-то горел, а теперь лишь тлел, притворяясь, что ещё жив. Кто когда-то пугал ворон, а теперь сам стал пугалом- жалким, никчёмным, никому не интересным.
И самое страшное- никто даже не заметит, когда гвоздь окончательно проржавеет, и чучело рухнет в траву, став частью земли, в благость которой оно когда-то служило.
Просыпаться каждое утро и рисовать себе новую радостную жизнь. Жизнь, в которой он нужен, где каждый миг приносит счастье, где смех любимой звенит колокольчиком и радость бурлит в крови.Он смотрит в окно пустыми чёрными глазницами и не видит ярких красок летнего утра, только туман из разочарования и боли. Наливает остывший чай в чашку, на дне которой осадок горьких воспоминаний. На душе пусто.Вера в то, что всё ещё будет покинула сердце…Человек без надежды — уже чучело, или ещё нет?
Город тонул в золотистой дымке- фонари, словно подвешенные к небу на невидимых нитях, мерцали сквозь пелену моросящего дождя. Тротуары блестели, как отполированное стекло, отражая размытые силуэты прохожих. Я шёл, куда глаза глядят, позволяя вечеру вести меня. И вдруг-запах.
Сладкий, тёплый, с нотками ванили и чего-то неуловимого- может быть, далёкого моря, а может, просто старых книг. Я обернулся. Она стояла под чёрным зонтом с выцветшими золотыми узорами, в платье, которое, казалось, соткано из самого сумрака. Её пальцы слегка сжимали томик в потрёпанном переплёте, а взгляд- тёмный, как кофе без сахара- скользнул по мне, будто узнавая. -Вы тоже ждёте?- спросила она, и голос её звучал так, будто доносился из другого времени.
Я не успел ответить. Из-за поворота вынырнул старый трамвай, его стёкла запотели, внутри горел тусклый свет. Она шагнула в вагон, даже не оглянувшись. Дверь захлопнулась, трамвай тронулся, и через мгновение её силуэт растворился в потёках воды на стекле.
Я так и не понял, кого она ждала. Может, меня. Может, кого-то другого. Но с тех пор, когда вечер становится особенно густым, а дождь начинает шептать по крышам, я ловлю себя на мысли, что прислушиваюсь к звуку приближающегося трамвая.
Гражданин Емеля-С- ЧПТ проснулся с лёгкой улыбкой- ровно такой, как предписывал «Курс эмоциональной гигиены». Над кроватью мерцал голограммный плакат:
«СОМА ДЕЛАЕТ ВАС ЛУЧШЕ! ПОМНИТЕ: ОДНА ДОЗА- И НИКАКИХ ДРАМ!»
Он потянулся к дозатору, встроенному в изголовье. Автоматическая система уже рассчитала идеальную дозу — сегодня предстоял «День Единения», а значит, без лёгкой эйфории никак.
— Не забудьте про утренний ритуал! — напомнил приятный женский голос из динамика.
ЕМЕЛЯ-С-ЧПТ подошёл к зеркалу, которое моментально проанализировало его состояние.
-Ваш уровень стресса: 2%. Одобрено! Цвет кожи: стандарт. Рекомендуем добавить витаминный спрей для блеска!
Он распылил на лицо «Оптимизол»- новейший препарат, заменяющий косметику, антидепрессанты и даже (да простят меня олдскулы) бодрящий кофе.
За завтраком (идеально сбалансированные «Нутри-кубики») он включил «Глобальную Ленту»- поток весёлых мемов, блогов, рекламы генетически улучшенных собеседников, обновлённый рейтинг и новости о том, как прекрасно живётся всем в «Едином Государстве ЧПТ».
— Сегодняшний девиз: «Каждый счастлив по-своему! (Но в рамках утверждённых стандартов)»
На работе монотонное проектирование виртуальных парков развлечений — ему выдали «Социальную Таблетку»: крошечное устройство, которое заставляло смеяться в унисон с коллегами. К вечеру он даже не заметил, как его собственные мысли растворились в общем хоре одобрённых фраз.
А потом… потом был «Единый Вечерний Просмотр».
Миллионы людей одновременно надели нейрошлемы и погрузились в " В Общий аудио- визуальный Сон"- тщательно отобранные образы, где не было места грусти, одиночеству или вопросам.
Перед самым отключением сознания ЕМЕЛЯ-С- ЧПТ вдруг почувствовал что-то странное. Мимолётный образ — лицо женщины, которую он «точно» никогда не встречал.
Но система уже исправляла ошибку.
**«Обнаружен сбой в эмоциональном паттерне. Активирую коррекцию».
Пишу тебе поздно вечером, когда за окном уже давно стемнело, и только редкие фонари рассекают тьму знойного лета. В такие моменты особенно остро чувствуется расстояние между нами. Но, как ни странно, мысленно ты где-то совсем рядом.
Ты помнишь, как мы смеялись над тем, что я никогда не умел выражать чувства? Что ж, видимо, твоё присутствие в моей жизни- даже за тысячи километров- всё-таки меняет меня. Потому что сейчас мне до боли хочется сказать тебе простые вещи: что твои письма, сообщения, твои смешные голосовые и даже твоё молчание, когда ты просто слушаешь,- всё это стало для меня чем-то вроде якоря. Чем-то, что держит на плаву даже в самые трудные дни.
Ты тот человек, который умеет согревать, даже не прикасаясь. Ты оберегаешь мои мысли, даже не зная об этом. Когда у меня тяжёлый день, я ловлю себя на том, что вспоминаю, как ты однажды сказала: «Всё будет хорошо! Тебе просто нужен напарник». С той твёрдой, тихой уверенностью, которая не оставляет места сомнениям. И знаешь? Ты почти никогда не ошибаешься.
Иногда мне кажется, что если бы не эти километры, я бы так и не понял, насколько ты для меня важна. Но расстояние- штука хитрая. Оно не стирает людей. Оно лишь показывает, кого по-настоящему не хватает.
Сегодня вечером я пил кофе (да, тот самый, горький, который я не люблю) и вдруг подумал: а ведь если бы ты была здесь, я бы, наверное, заварил чай. Тот самый. Просто потому, что с тобой даже мелкие решения кажутся иными. Ты не меняешь меня- ты просто делаешь мир вокруг мягче.
Спасибо тебе за это. За то, что где-то там, в своём городе, под своим небом, ты остаёшься той самой- очаровательной, тихой, сильной. Жду момента, когда смогу сказать это всё не на бумаге, а глядя тебе в глаза.
P.S. Если увидишь особенно яркую звезду- это не я скучаю. Это я злюсь, что ты до сих пор не научилась телепортироваться.
Гул проезжающего мимо грузовика вырвал её из мыслей, заставил вернуться — и оглянуться по сторонам. Реальность стояла перед ней, как забытая комната, в которую она давно боялась войти. Бежать… Последние годы она только это и делала — от самой себя, от липких, словно кокон, мыслей, от людей, от шума, от чужих ожиданий.
Стоило ее босым ступням коснуться влажного песка, как в груди вспыхнуло тёплое, почти забытое чувство. Оно пронеслось по телу, от затылка до кончиков пальцев, напоминая, что она жива. И она пришла туда, куда должна была прийти.Медленно, почти бережно, она сняла с шеи тонкую, почти истлевшую нитку. На ней болтался малахитовый камень — странный, потускневший, но всё ещё пульсирующий слабым светом. Она нашла его когда-то — в трещинах старой палубы, в тот последний день, когда они были вместе. В тот день она поклялась больше не возвращаться.Слишком тяжело было знать, что она выбрала сердце, что не билось ради неё.Но теперь… она вернулась.
Океан был спокоен. Его дыхание медленно касалось берега. Волны не злились — они ждали.Она ступила в воду. Солёная прохлада окутала ноги, поднимаясь выше.
Она шла всё дальше, пока вода не достигла груди, пока волосы не прилипли к щекам. И тогда — нырнула.Под водой всё было иначе.Среди этой тишины, прозрачной, мягкой, колышущейся тьмы она почувствовала, что он рядом. Где-то здесь. Она знала, что обязательно найдет его, встретит его вновь, и узнает по глазам цвета горных озер ..
Чат существовал будто сам по себе- без истории, без правил, без лиц. Люди приходили и уходили, оставляя после себя обрывки фраз, смайлики, случайные мысли. Никто никого не знал, и в этом была свобода.
Кто-то писал мало, будто боялся задержаться слишком надолго- короткие реплики, осторожные, как шаги по тонкому льду. Их сообщения растворялись в общем потоке, но иногда кто-то вдруг замечал: «Ты же вчера говорил совсем другое» и тогда оказывалось, что за безликим ником кто-то всё-таки есть.
Другие, наоборот, сродни графоманству, заполняли всё пространство длинными рассуждениями, воспоминаниями, вопросами без ответов. Их тексты прокручивали, не читая, но если они вдруг пропадали, чат на минуту казался пустым. Будто исчез фоновый шум, без которого стало слишком тихо.
Здесь спорили, но редко до конца. Кто-то бросал резкую фразу и тут же исчезал, оставляя других додумывать, что это было- шутка, злость или просто попытка привлечь внимание. Кто-то ввязывался в дискуссию с горящими глазами, но уже через десять сообщений забывал, о чём, собственно, речь.
Были и те, кто приходил с готовой ролью: мудреца, жертвы, циника, тролля. Они разыгрывали свои сценарии, но чат не был театром: здесь не аплодировали, не освистывали, просто листали дальше. Иногда казалось, что один человек скрывается за несколькими никами- слишком схожие интонации. Чернила и почерк.
Самые странные были те, кто врал просто так. Не для выгоды, не для внимания, а словно проверяя, насколько абсурдным может быть вымысел, прежде чем кто-то скажет: «Да ладно..». Но «да ладно» никто не говорил. Здесь принимали всё- бред, искренность, злобу, грусть. С одинаковым равнодушием.
А ещё были молчаливые. Те, кто только читал, будто стоял у закрытой двери, за которой кипит чужая жизнь. Может, им было не интересно. Может, одиноко. Или они были в своих капсулах тет- а- тет с такими же, как они. Или они просто ждали своего момента- того самого, после которого уже нельзя будет оставаться безликим.
Но такого момента не наступало. Чат тёк, как река, унося с собой слова, эмоции, маски. И новые сообщения всплывали на месте старых, такие же временные, такие же незначительные.
Никто никого не запоминал. И в этом было что-то прекрасное.
Чат жил своей жизнью: ссорился, мирился, глупел, умничал, снова ссорился. Имена стирались/добавлялись, менялись роли- но суть оставалась той же- все хотели, чтобы их услышали.
Её слова были слаще мёда, но каждый раз, когда она говорила «люблю», я чувствовал, что в них кроется что-то ядовитое.
Мы сидели в полумраке её квартиры, где воздух был густ от аромата дурманящих духов и лжи. Она касалась моей руки, и её пальцы оставляли на коже невидимые ожоги. -Ты слишком хорош для меня,- шептала она, а в её глазах танцевали тени былых обманов.
Я знал, что её любовь — это медленный яд. Каждая ласка, каждый шёпот в темноте, каждое «останься»- капля токсина, разъедающего душу. Но я пил его снова и снова, потому что даже её ложь казалась мне прекрасной. -Ты губишь меня,- сказал я однажды, но она только рассмеялась. -Нет, милый. Ты губишь себя сам.
И я понимал- она права.
Потому что яд был не в её словах, а во мне. В моей жажде верить. В моей глупости. В том, что я всё ещё целовал её, зная: каждый поцелуй-это шаг в пропасть.
Не спеша надевает тапки, проскальзывает на кухню. Включает чайник, заваривает крепкий чай.На скорую руку — завтрак. Проверяет почту.Составляет список дел.И выбегает. Его жизнь — сплошной бег.Бесконечный.Будто он всё время догоняет самого себя, но никогда не успевает. А сам он — человек с дырой в груди.Невидимой. Но пустота внутри — тяжелее любого веса.Где-то между грудиной и сердцем — тишина.Глубокая, глухая.И ни чаем, ни работой её не заполнить.
Тяжёлая капля с неба падает прямо перед ногами, разбивается о сухой, закопчённый от пыли асфальт. Вторая. Третья. Десятая. Он натягивает капюшон и решает пройтись сегодня пешком. Подставляет лицо дождю.Вода стекает по щекам, смачивает виски, где уже видна седина.Мелкие паутинки морщин вокруг глаз наполняются каплями.
Она сидит на краю городской лестницы.Мимо пробегают люди — кто-то смеётся слишком громко, кто-то спешит, уткнувшись в телефон.Она не двигается.
Тонкая, полупрозрачная, как стёртый кадр из старого чёрно-белого фильма. Руки дрожат от холода, но внутри неё пылает огонь.
Он молча садится рядом.Впервые за долгое время мир вокруг него замирает, будто кто-то нажал на паузу его жизнь.Он закрывает глаза — и чувствует тепло.
Они не говорят ни слова. Просто сидят рядом. Потом ещё раз. И ещё… И вот однажды она поворачивается к нему, смотрит своими глазами полными тоски и света прямо в его глаза.
— У тебя в груди дыра, — тихо говорит она.
Он не отвечает. Только опускает взгляд.Она протягивает свою хрупкую руку и дотрагивается до его груди.
— Я не могу закрыть её. Но я могу поделиться с тобой своим светом.
Он снова закрывает глаза. Впервые за много лет в том месте, где была пустая тьма, появляется тепло.
Что сделало их такими? Какой шаг привел в эту точку неаозврата? Кто-то в отчаянии вышел на улицу с желтыми цветами. Кто-то легкомысленно ловил в девичьих глазах перламутровых рыбок и на базаре потом их продавал по рублю. … разными тропами летели мотыльки на этот волшебный светильник, но каждый из них получил свою дозу чистейшего кайфа, самой правдивой иллюзии, после которой реальность становится невыносимо грубой подделкой под правду. А правда была там. Пульс один на двоих. Понятный только двоим смех, общие секретные слова, нежность до слез, эйфория понимания, ноющая боль ссор, качели… счастье…" Власть несбывшегося" называл это Грин? Это не про гештальт, нет. Это черный лебедь, с которым каждый один на один, как со смертью. Кто пережил это, тот с этим навсегда. И только встретив иногда такого же избранного( или проклятого), можно улыбнуться нежно глазами. Мы никого друг другу не заменим и не вернём невозможное. Но мы не оскорбим друг друга обывательским трепом, мы можем молча сидеть у огня или вместе стоять под дождем не стесняясь слез. И за эти дары Спасибо жизни.
Он жил в доме с зеркалами. Они висели повсюду- в прихожей, над кроватью, даже в ванной, запотевая от пара. И в каждом из них его отражало по-разному.
Иногда- строгим и неумолимым, с холодными глазами, которые буравили его взглядом: «Ты мог бы больше. Ты должен был успеть. Ты опять проиграл». Тогда он стискивал зубы и работал до рассвета, пока пальцы не начинали дрожать от усталости, а буквы не расплывались перед глазами.
Иногда- насмешливым и ядовитым, с кривой ухмылкой из прошлого: «Ну и что ты натворил? Опять сорвался? Какой же ты жалкий». Тогда он хватал первый попавшийся под руку предмет и швырял его в стену, или крошил кулаки- чтобы хоть что-то разбить, кроме тишины.
А иногда-томным и сладким, с обволакивающим шёпотом: «Ты устал. Ты заслужил отдых. Просто закрой глаза». И он закрывал. На день, на два, на неделю, пока дела не начинали сыпаться, как перезревшие яблоки с ветки.
Он знал- это всё он сам. Его голос. Его мысли. Его тень, которая то подгоняла, то держала за горло, то нежно гладила по волосам, убаюкивая.
Однажды ночью, когда луна коснулась края зеркала, он подошёл вплотную к своему отражению. — Чего ты от меня хочешь??? Злость. Гнев. Крик… Шёпот....
Тень за стеклом молчала. Потом медленно подняла руку и прижала ладонь к его груди. Холодно. Твёрдо.
Он вдруг понял: она не враг. Она просто единственный, кто останется с ним до конца.
В городе, где каждый день был похож на предыдущий, жил мастер по имени А. Он создавал кукол- не простых, а удивительно живых, с тончайшими нитями, сплетёнными из шёлка и лунного света. Его куклы танцевали, пели и даже смеялись так правдоподобно, что люди забывали, что перед ними всего лишь дерево и ткань. Сам А. оставался в тени. Он стоял за ширмой, невидимый, но всё контролирующий. Его пальцы ловко дёргали за нити, и куклы послушно исполняли свои роли. Одни изображали героев, другие- злодеев, третьи- мудрецов, но ни одна не могла пошевелить пальцем без его воли. Люди восхищались представлениями, аплодировали, плакали и смеялись, не замечая, что и сами давно стали частью спектакля. Их эмоции, их мысли- всё это тоже было частью чьей-то постановки.
Однажды одна из кукол- та, что играла шута,-внезапно замерла посреди действия.
-Почему я должен говорить только то, что ты придумал?- спросила она, глядя в пустоту за ширмой.
А. нахмурился. Такого ещё не случалось.
-Потому что ты кукла,- ответил он.
-А ты?
Мастер засмеялся, но смех его прозвучал странно- будто откуда-то издалека, будто не его собственный.
И тогда он почувствовал лёгкое движение в воздухе. Тонкая, почти невесомая нить дрогнула у него за спиной.
В самом сердце когда-то цветущей долины стоял сад. Он не был обычным- его деревья тянулись к небу ветвями, сплетёнными из усталых мыслей, а вместо плодов на них зрели тяжёлые, полупрозрачные шары, наполненные тихими вздохами.
Хозяин сада, человек с глазами цвета потускневшего серебра, приходил сюда каждый день. Он садился на любимую каменную скамью, гладил кору деревьев, шершавую, как незавершённые дела, и ждал. Чего? Сам не знал. Может, дождя, который смоет пыль с листьев. Может, ветра, что унесёт прочь опавшие лепестки его былых мечтаний.
Но дождь не приходил.
Небо над садом было затянуто плотной пеленой. Не грозовой, нет, а серой, словно сотканной из усталых «потом» и «надо». Солнце, когда-то ласкавшее эти земли, теперь лишь изредка пробивалось сквозь завесу, оставляя на земле бледные пятна, похожие на полустёртые воспоминания о радости.
Аллеи сада петляли, как незаконченные мысли. Одни вели к заросшим фонтанам, где вода давно застоялась и покрылась плёнкой безразличия. Другие вели к беседкам с проржавевшими скамейками, на которых когда-то звучал смех. Теперь же здесь царила тишина, прерываемая лишь шелестом листьев, шепчущих: «Зачем?»
Иногда в сад залетали диковинные птицы- лёгкие, как мимолётные желания. Они садились на ветви, клевали безвкусные плоды грусти и, не насытившись, улетали прочь. Хозяин смотрел им вслед, но не махал рукой. Его пальцы слишком отяжелели от невидимых камней, что он носил в карманах годами.
Однажды у ворот сада появился странник: плащ был сшит из лоскутов закатов, а в руке он нёс фонарь, внутри которого танцевало маленькое, но упрямое пламя.
— Почему у тебя нет цветов?- спросил странник мягким голосом.
Хозяин сада лишь покачал головой:
— Они не растут больше. Кому нужны эти розы?
Странник усмехнулся, достал из складок плаща горсть семян и бросил их в высохшую землю.
— Это не обычные семена. Их поливают не водой, а тем, от чего дрогнет сердце. Попробуй.
Хозяин сада хотел рассмеяться, но вместо этого почувствовал, как по его щеке скатывается капля. Горячая, солёная. Живая. Она упала на землю.
И тогда случилось чудо.
Из трещин в почве, из сломанных ветвей, даже из тех самых шаров-вздохов, что висели на деревьях, стали пробиваться ростки. Сначала робкие, потом всё смелее. Они тянулись к страннику, к его фонарю, к теплу, которого так не хватало.
И пелена на небе разорвалась.
Солнце, давно забытое, коснулось сада. И хозяин, впервые за долгие годы, почувствовал его тепло на своей коже.
Странница (а это была именно ОНА) сделала шаг назад, скидывая капюшон и открывая прячущиеся длинные волосы, вьющиеся, как весенние ручьи. Фонарь в её руке дрогнул, и свет заплясал по листьям, оживляя тени.
— Мне пора,- сказала она мягко.
И тут хозяин сада почувствовал, как что-то острое сжимает ему горло. Не страх, нет- страшно было раньше, когда он сидел в тишине и думал, что так будет всегда. Теперь же это было иное- жгучее, как первый глоток воздуха после долгого удушья в подземелье.
-Останься,- тихо сказал он.
Его голос звучал хрипло, будто ржавые ворота сада, которые не открывались годами.
Девушка замерла.
-Твой сад уже проснулся. Теперь ему нужен только ты.
— Но я не знаю, как,- признался он, и в этих словах была вся его усталость, -Как поливать цветы, если руки забыли тяжесть лейки? Как радоваться солнцу, если глаза отвыкли от света?
Она повернулась, и в её взгляде- тёплом, как отблеск фонаря на рассвете- он увидел то, что давно не встречал в зеркалах: веру и понимание.
— Тогда давай я покажу тебе,- протянула она руку. — Только вперёд, не оглядывайся. Обещаешь?
И он пообещал.
Странница сбросила плащ, и оказалось, что её платье сплетено из живых побегов. Она смеялась, бежала по аллеям, и там, где её босые ноги касались земли, распускались маленькие маргаритки. Он шёл за ней, и камни в его карманах один за другим превращались в лепестки.
А когда утром соседи из долины, потрясённые, спросили: «Кто оживил твой сад?», он просто указал на девушку, которая спала в тени яблони, обняв потухший фонарь.
— Она, -сказал он. -Моё забытое Солнце.
… С тех пор в саду всегда цвели розы. Самые стойкие- те, что вырастают из пепла усталости.
Вы когда-нибудь задумывались, что есть литературное творчество? Может это наш уход от реальности, в которой Солнце так и не пришло, а хозяин так и остался одинок?
Когда-то его звали иначе, и это было счастьем. Но теперь он предпочитал просто своё сокращённое. Имя, которое звучало мягче, без острых углов, без груза прошлого. А прошлое у него было тяжёлое: резкие слова, сломанные судьбы и отношения, поступки, о которых он жалел, но которые уже нельзя было исправить.
Однажды, глядя в зеркало, он понял, что больше не узнаёт себя. Глаза, которые раньше горели гневом или насмешкой, теперь были пусты. Тогда он решил уйти. Не из жизни, а от себя прежнего. Он переехал в другой район, где не было окружения, где никто не знал его истории. Купил толстую тетрадь в чёрном переплёте. Первую страницу он оставил пустой — как символ того, что всё начинается заново.
Сначала слова давались с трудом. Рука дрожала, строки выходили неровными, мысли путались. Он описывал свой день, чувства, вспоминал моменты, за которые было стыдно. Иногда хотелось порвать листы, сжечь всё- но он заставлял себя продолжать. Но, иногда, всё же видел, как горят рукописи…
Терпение.
Это слово стало его мантрой. Он учился ждать: пока закипит чайник, пока пройдёт дождь, пока боль утихнет. Раньше он всегда торопился сказать, сделать, доказать. Теперь он больше молчал. Слушал. Однажды в кафе он заметил, как официантка, уставшая после смены, уронила поднос. Бездумный смех уже готов был сорваться с его губ, но он остановился. Вместо этого подошёл, помог собрать разбитые чашки. Девушка удивлённо посмотрела на него, а он вдруг осознал: это и есть изменение.
Но были и ночи, когда он просыпался от того, что снова сжал кулаки во сне. Утренний свет лежал на простынях, как обвинение. Он поднимался, касался следов от собственных ногтей на ладонях- привычных лунок, выдавленных за годы бессознательной ярости. Комната пахла вчерашним чаем и одиночеством. На тумбочке лежала фотография, перевёрнутая лицевой стороной вниз. Он не решался смотреть на неё уже полгода. Но тетрадь стала его спасением. Первую фразу он вывел дрожащей рукой: «Сегодня я никого не ударил. Даже словесно.»
Слова текли медленно, как густая кровь. Он описывал вспышки гнева, которые проносились в голове, но больше не вырывались наружу. Записывал моменты, когда привычный адреналин подкатывал к горлу- но он делал три вдоха и ждал, пока волна отступит.
Постепенно тетрадь стала его бункером. В неё перетекли все те мысли, которые раньше взрывались в других людях. Он обнаружил странную закономерность: когда пишешь «Я ненавижу» и оставляешь фразу на сутки- наутро можно дописать «но это пройдёт».
По вечерам он перечитывал свои записи. Страницы, исписанные гневом, постепенно сменялись размышлениями. Потом- вопросами. «Почему я так поступил? Что я чувствую сейчас? Кем хочу быть? И главный: ЗАЧЕМ я это делал?»
Прошлое не исчезло. Оно оставалось с ним, но больше не управляло им. Он научился принимать его- не как оправдание, а как урок.
Однажды он рискнул перевернуть ту фотографию. Лица уже не вызывали приступа ярости — только усталую грусть. В тот вечер он впервые написал не о борьбе, а о тишине: «Сегодня видел старика, кормившего голубей. Он ронял крошки так бережно, будто раздавал прощение. Я стоял и смотрел минут двадцать. Никто не пострадал от моего присутствия».
Через год он заполнил последнюю страницу. На обложке появилась надпись «Том I». Он купил вторую тетрадь.
А ещё через месяц произошло чудо: га улице, в толкучке ему наступили на ногу. Раньше из-за этого начинались драки или ругань. Теперь он просто посмотрел на растерянное лицо студентки и сказал: — Ничего страшного. Бывает.
Когда он улыбнулся, девушка расслабилась. В этот момент он понял: его бумажный щит наконец стал частью кожи.
Однажды утром, закончив очередную запись, он вдруг улыбнулся. Впервые за долгое время -искренне.
Тетрадь была почти заполнена. На последней странице он вывел: «Я больше не бегу. Я иду. Медленно, осторожно, но вперёд и терпеливо»
Он вышел на улицу, не чувствуя привычной тяжести. В кармане лежала новая тетрадь, но сегодня записывать было нечего.
Он писал. Не потому, что верил в гениальность своих строк- совсем нет, а потому, что иначе они сжигали его изнутри. Каждая история- это камень, вынутый из груди и аккуратно положенный на бумагу. Казалось, так дышать станет легче. Но мир не нуждался в его камнях. Он пытался делиться: писал в каих- то блогах, читал друзьям, оставлял на скамейках в парке- вдруг кто-то подберет. Но его рассказы были как старые монеты: стёртые, никому не интересные. «Уже было», «Банально», «Ничего нового». Люди хотели огня, драйва, неожиданных поворотов, а он предлагал лишь тихий дым воспоминаний.
Его рукописи копились в ящике стола, пахли пылью и тлением. Иногда он перечитывал их и понимал: да, в них нет гениальности. Но они были честными. Каждая строчка- осколок его жизни, его боли, его маленьких радостей.
Однажды он решил сжечь их. Развел костер во дворе и бросал листы в пламя по одному. Бумага корчилась, чернела, рассыпалась пеплом. Он смотрел, как исчезают его слова, и вдруг осознал: ему не стало легче.
Истории не хотели уходить. Они продолжали тлеть- теперь уже в нем.
Он снова начал писать. Снова в никуда и ни кому.
Потому что некоторые вещи важны не миру, а только тебе.
В конце коридора, где обои отслаивались, как старая кожа, была калитка. Она не была как те двери, что вели на кухню или в спальню, а другая- узкая, неприметная, будто стена сама решила на мгновение раздвинуться и пропустить меня. Она не скрипела, не сопротивлялась, просто ждала, когда я найду в себе смелость толкнуть её. За ней не было комнаты. Там была пустота.
Не та пустота, что пугает своим холодным дыханием, а тихая, бездонная, как чернильное озеро в лунную ночь. И вся она была окутана густым туманом.
Я открыл её впервые, когда мир за спиной стал слишком громким.
Перешагивая через порог в её чертоги я растворялся. Мир за спиной терял очертания, слова людей становились далеким гулом, как радиопомехи сквозь толщу воды.
▪︎Первое: Чужие зеркала.
Люди вокруг пытались нарисовать меня своими красками. «Ты должен быть ярким!», " Почему ты такой жестокий?", «Почему ты такой тихий?», «Не будь грубым!», «Перестань витать в облаках!». Их голоса звенели, как стекло под ножом, но за моей калиткой их можно было оставить на пороге, как грязную обувь.
Я пробовал объяснять, что моя пустота- не дыра в душе, а пространство, где мысли наконец перестают давить. Говорил, что за калиткой не тьма, а моя свобода. Но их глаза тускнели, как фонари в тумане. Их лица кривились в недоумении. «Ты просто странный»,- говорили они. Их слова падали, как камни в колодец, но дна не было- только эхо.
Так я научился молчать.
▪︎Второе: Сомнение
Были ночи, когда калитка казалась обманом. «А что, если они правы?»- шептал внутренний голос, похожий на скрип ржавых петель. Туман за порогом сгущался, превращаясь в зеркало. В нем я видел себя- странного, неудобного, не вписывающегося в четкие линии их мира.
В эти ночи калитка казалась ловушкой. «Что, если я шагну в пустоту и не смогу вернуться? Что, если это побег, а не спасение?»
Но однажды, в особенно горький вечер, я заметил: туман- не пустота. Он мягкий, как перина для уставшей души. Он не требует быть кем-то. Он просто есть.
И я остался там дольше обычного. Небо (или лопнувшая как скорлупа, высцветшая краска) потемнело, и из теней выползли мои страхи- уродливые, но знакомые. Они шептали: «Ты никогда не будешь как они. Ты обречен на одиночество».
Но потом я заметил- в этой пустоте эхо работает иначе. Если не кричать, а прошептать: «Я есть», — тьма отвечает тишиной. А тишина- это не отсутствие звука. Это пространство для нового.
Так я научился любить тишину.
▪︎Третье: Терпение
Я начал чаще переступать порог. Пустота за ним менялась: то расцветала серебряными цветами, то замирала под ледяным ветром. Но я ждал. Я научился ждать. Не потому, что надеялся на чудо, а потому, что понял: пустота- это не конец, а пауза. Как земля зимой, которая кажется мертвой, но под снегом медленно копит силы.
Тогда ещё понял, что терпение- это не бездействие. Это умение «не хлопать дверью», когда кажется, что ничего не происходит.
Постепенно туман начал отступать.
За ним оказались другие, такие же, как я. Они тоже нашли свои калитки. Мы молча сидели у костра из прошлых ошибок, и пламя освещало наши лица без стыда.
Иногда калитка исчезала. Я метался по коридору, царапая стены в поисках хоть тонкой щели, но калитка появлялась только тогда, когда я переставал рвать себе кожу.
Тогда я научился чувствовать.
▪︎Финал, которого нет
Теперь я знаю: моя калитка- не побег. Это способность видеть дальше плоских стен. Моя калитка в пустоту- это дверь внутрь себя. А терпение- ключ, который нельзя сломать, только потерять.
*****
P.S. Иногда я возвращаюсь в старый мир. Люди до сих пор не понимают меня и спрашивают: «Куда ты пропадаешь?»
Я пожимаю плечами- " Никуда. Просто в то место, где мне не нужно быть кем-то другим".
P.P.S. А пустота за дверью… Она оказалась не пустой. В ней жило эхо всех, кто когда-либо терялся, но находил путь назад. Или не находил..
Язык, которого нет в словарях
Они спорили без звука.
Его брови резко опустились вниз – целое обвинение. Её губы сжались в тонкую ниточку – готовый контраргумент. Пальцы выписывали в воздухе колючие жесты, будто фехтовали на ножах.
Соседи за стеной слышали только тишину и думали: «Какие смирные».
Не знали они, что эта тишина – громче, чем их крики.
Потом он резко развернулся, сделал шаг к двери. Она – стремительный бросок вперёд, ладонь на его груди.
Пауза.
Её мизинец дрогнул – «Прости». Его веки опустились – «Я дурак».
Их примирение тоже было беззвучным. И от этого – настоящим.
«Глядя в глаза»
Они всегда смотрели прямо. Когда смеялись -дрожали плечи, а глаза сужались до щелочек. Когда злились- брови сходились, как тучи перед грозой. Они не прятали взгляд, не отворачивались, не прикрывались пустыми словами.
Они были ближе, чем все остальные. Их руки говорили, их глаза кричали, их тишина была громче любого шума.
А потом кто-то спрашивал: «Почему они молчат?»
Но они и не молчали. Просто мир был глухонемой.
В тишине между буквами живут чернильные тени. Они рождаются в щелях брошенных рукописей, питаются кляксами и недописанными мыслями. Иногда, когда автор надолго отвлекается, они вылезают из-под строк и устраивают на полях свои чёрные пиршества.
Я впервые заметил их прошлым летом. В старой записной книжке, между страницей с неоконченным стихотворением и воспоминанием о том, что будет завтра, кто-то оставил следы. Не чернильные пятна- нет-это были отпечатки, будто крошечные пальцы втихомолку перелистывали страницы, пока я спал.Самую наглую я поймал на месте преступления. Она притворялась запятой в середине предложения, но когда я попылся разглядеть поближе, то увидел, что знак дышит.
-Ты что здесь делаешь?
Тень вздрогнула, свернулась в апостроф, потом нехотя расправилась:
-Жду, -прошелестела она. -Когда ты забудешь поставить точку. Тогда можно будет сбежать.
-Куда?
-В следующую главу. Там, в переплетении корней, потерялось целое предложение — тёплое, просторное. Можно поселиться в нём.
Я хотел спросить, много ли их таких, но тень вдруг сжалась в точку с запятой и соскользнула в щель между страницами.
С тех пор я замечаю их всё чаще.
На днях целая семейкаобживала мою последнюю рукопись. Маленькие чёрные комочки сидели на полях, раскачиваясь на запятых, как на качелях. Одна, самая смелая, даже притворилась буквой «Ё»- но забыла, что в этом слове её быть не должно.
Я медленно поднёс перо, и они в панике рассыпались, оставив после себя лишь лёгкий шепот, будто кто-то быстро-быстро стирает карандашный набросок.
Теперь, когда я пишу, страницы иногда шевелятся до того, как к ним прикоснётся перо. В углах листа мелькают чёрные хвостики букв, которых я ещё не написал. А вчера, открыв старый роман, я нашёл целую колонию беглецов- они устроили гнездо из оборванных цитат и строчили что-то своим мелким, корявым почерком между строк моего текста.
Я закрыл книгу. Потом открыл снова.
Страница была чиста.
Но когда я перевернул её на свет, увидел, что буквы на обороте просвечивают чуть иначе, чем должны. Будто кто-то дописал историю за меня.
И самое странное- это было лучше, чем в моём оригинале.
Кроссворды на скамейке
Солнце щедро заливало тротуар, и прохожие неспешно прогуливались по парку, наслаждаясь тёплым днём. На одной из лавочек сидел мужчина. Шапка, потрёпанная куртка, джинсы- ничего необычного, если бы не резиновые шлёпанцы на босу ногу.
Он склонился над толстым журналом, водил по нему потрёпанным карандашом и что-то бормотал себе под нос. Я остановился, наблюдая. Он действительно разгадывал кроссворд- не для вида, не для подаяния, а будто это было самым важным делом в мире.
Рядом с ним лежали два пакета. В одном выглядывала свёрнутая одежда, какие-то тряпки, во втором- стопка книг, журналов, ещё кроссвордов. Мир проходил мимо, а он оставался в своём: среди букв, слов, загадок, которые, кажется, заменяли ему всё остальное.
Я так и не решился его сфотографировать. Может, потому что в его сосредоточенности было что-то… личное. Или потому что в этот момент он казался свободнее многих из нас.
Я ушёл, оставив его с кроссвордом. А он, наверное, всё ещё сидит там- среди шума города и тишины своих мыслей.
Это был Архимед " Noli turbare circulos meos!"
Она бежала по ступенькам набережной, будто каждый шаг был последним в ее жизни. Серые камни, острые порывы ветра, спутанные волосы, слёзы, все смешалось. Она считала ступени про себя, как заклинание, как будто точное число могло её спасти: один, два, три… десять… двадцать один…
В ладони она сжимала что-то твёрдое и холодное, почти жалящее кожу. Маленький металлический круг — простая монетка, но весила она, как судьба. Отпустить, отпустить…Ветер бил в лицо, разметал волосы, проникал в грудь, туда, где всё давно гудело от боли и молчания. Она дошла до края, к самой воде, где горизонт сливался с небом в одну безликую полосу и обретал столь до боли знакомый цвет его глаз. Она молчала. Молчание ее было громким, как волны тихого Океана веками бьющиеся о каменные скалы. Удар за ударом смешивающийся с бурей бушевавшей внутри. Дыхание ее сбилось, маленький паучок в ее голове уже начал плести свою липкую паутину, и с каждой минутой избавиться от него было все сложнее, так изящно он рисовал замысловатые узоры выстроенные из тоненьких ниток ее памяти. Она медленно подняла руку, прижала ладонь к губам и прошептала сквозь ветер:
— Никогда не позволяй мне вернуться, никогда… иначе… иначе я погублю себя.
И бросила монетку не раздумывая. Она взлетела в воздухе, и исчезла в воде, море приняло ее просьбу.
Лицо становилось мокрым от холодных капель дождя, то ли от слёз.Сделав несколько шагов прочь от воды, она вдруг остановилась, подняв взгляд на небо губы ее дрогнули, она боялась своих мыслей.
«Позволь… хотя бы однажды..» -прошептала она ..
😭
🫂 Тише… все ее с ней навсегда 💟
🧡🤎
**1..
Яркий свет заполнял пустоту города. Неоновые отблески кафе, отражения в витринах, рекламные баннеры, мерцание фар, гирлянды и мягкое свечение фонарей переплетались в единую, бесконечную вереницу.
Она смотрит вдаль, выжимает педаль газа, поднимает громче музыку, и делает глоток американо с корицей. Его аромат согревал и успокаивал, обволакивая её, словно мягкий плед. Пахло Рождественским утром.
Память…
С кухни доносились голоса — родные, живые, полные смеха. Сквозь полуоткрытые и тяжёлые веки виднеется рой снежинок за окном, обещали метель… Воздух был наполнен запахом жареных каштанов и маминых синна-бонов — по её фирменному рецепту.Она крепче укуталась в одеяло и закрыла глаза.. — Сохранить запах воспоминаний…
***Её взгляд скользнул в зеркало заднего вида.— Когда я успела так повзрослеть?..В тёмных, цвета горького шоколада, глазах сложно было разглядеть хоть что-то. Только изредка, в холодной глубине отражался отпечаток одиночества.— Сколько лет я его не видела?..
Мысли медленно тонули в прошлом. Голоса, лица, смех, маленькая лодка на берегу, перламутровая ракушка в лунном свете, тёплые глаза, долгие объятия, вечера у старого деревянного причала…Она резко свернула на обочину, остановилась, вышла из машины.
Августовский вечер… Один из тех, в которых уже слышится дыхание осени, тихие шаги сентября. С каждым порывом ветра она всё ближе.Она подняла глаза к небу. Млечный Путь смотрел на неё сквозь тысячелетия, будто улыбался. Мириады звёзд — и ты среди них всего лишь звёздная пыль…Стать бы светом Полярной звезды и исчезнуть, навсегда раствориться в тишине вечности.
Внезапный холод пробежал по спине — она вздрогнула.— Где он?.. Сколько лет я не слышала его голос, не видела его глаз… Где он?
Часы показывали 00:45.— Домой… А когда я в последний раз была дома? — прошептала она.Смахнув с лица холодные слёзы, она завела машину. Музыка стихла. Она направилась туда, где всё начиналось — к океану.
Последний фонарь перед рассветом
Дождь в Чайнатауне к трём ночи становился мягким, как старый шёлк. Он падал с неба жидким нефритом превращая асфальт в чёрную лакированную поверхность. Путник брел по переулку, в конуе которого, на углу, горел одинокий фонарь, жёлто- красный, как кожура личи, и под ним стояла женщина в плаще цвета индиго.
— Ты потерялся,- сказала она не вопросом, а констатацией. В руках у неё была маленькая коробочка из чёрного дерева.
Он хотел ответить, но вдруг заметил, что дождь перестал стучать по крышам. Капли замерли в воздухе, будто бусины на невидимой нити. Женщина открыла коробочку — внутри лежал ключ с иероглифом «бесконечность» на ржавом ушке.
— Это от двери, которой нет, — прошептала она.
И тогда путешественник понял: он не случайно здесь. Чайнатаун по ночам- это не место. Это состояние между сном и явью, где продают не сувениры, а обрывки чужих судеб.
Неуверенно моргнув несколько ращ, фонарь погас.
Когда рассвет размыл ночь в акварельные разводы, он сидел на ступенях закрытой лавки и сжимал в кулаке ключ. А по асфальту, словно следуя невидимой карте, текли последние капли, собираясь в узор, похожий на древнюю карту.
Дверь позади него отворилась, и он почувствовал дым благовоний, который тут же смешался с металлическим привкусом мокрого асфальта. Он обернулся, на пороге стоял старик, с лицом, как высушенная груша, молча протягивая ему чашу чего- то тёмного, с запахом древесной коры и дыма.
— Пей,- хрипло сказал он. — Это дождь, который шёл здесь сто лет назад.
Горький, как воспоминания. Горячий, как кровь.
Допив без остатка от заметил на дне иероглиф «сновидение».
Может, завтра он найдёт ту дверь.
А может, она найдёт его.
Дождь из чужого сна, который шел в Макодо сто лет одиночества. Магический реализм. Любимый напиток
**2..
Ей было всего пять… Каждый вечер отец брал её с собой к океану. Пока он писал свои картины, она босыми ножками бегала по влажному песку, собирая ракушки, гладкие как стеклышки, пахнущие солью и ветром. Ей нравилась тишь океана, будто он был ее таким далеким продолжением.
Сквозь тысячелетние камни она пробиралась в узкое ущелье — путь к её секретному месту. Это был кратер давно уснувшего вулкана, где прямо посреди океана прятался крохотный песчаный островок. Только маленький кружок неба виднелся сквозь каменное жерло…
Это было ее убежище, ее маленький и только ей принадлежавший мир. Она не помнила, в какой день он впервые пришёл к ней — но хорошо запомнила его песню.Мягкий, низкий, зовущий звук вдруг заполнил пространство, когда она, рисуя на песке пальцами, почувствовала, как что-то изменилось…Из зеркала воды на неё смотрели два огромных синих глаза.
Она вскрикнула и, не разбирая дороги, бросилась прочь. Сердце билось внутри словно маленький колибри . Она не остановилась, пока не добежала до отца — и там, дрожа и запинаясь, заплакала:— Там… кто-то есть…
Годы прошли. Она перестала возвращаться в ту пещеру, и память о ней растворилась в руинах разума.
Ей было пятнадцать.Цветной воздушный змей то и дело вырывался из её рук, смеясь она бежала за ним — и её смех, лёгкий, как ветер, разлетался над скалами, путая крики чаек и шелест листвы.
Солнце плело огненные нити в её длинные чёрные волосы, пуская на них золотые искры.Она не заметила, как оказалась в незнакомом месте.Что-то в этих скалах отзывалось в её памяти.Пройдя между двумя острыми, как лезвия, утёсами, она вышла на тропинку, что вела вниз, вглубь…
Её голова закружилась.Она была здесь. Раньше. Когда-то давно.Перед ней раскинулся знакомый песчаный островок, сокрытый в каменном сердце вулкана, окружённый тишиной и водой.Она присела у самой кромки. Долго, бесконечно долго смотрела в глубину — как будто знала, что кто-то там… ждёт.
Небо темнело. Через круглое жерло начали проступать первые звёзды,Её сердце снова затаилось. Всё внутри подсказывало: ещё чуть-чуть — и он снова запоёт…
Пора было возвращаться.Она поднялась и медленно пошла прочь, не зная, что кто-то всё это время наблюдал за ней из самой глубины — храня молчание, чтобы не спугнуть.
Воздух наполнился до дрожи знакомой мелодией, песней, что доносилась из глубин ее памяти . Вода слегка дрогнула…
Несвежий вкус
О, да! Вы попали на уникальнейший ресурс- последний оплот интеллекта во тьме всемирного интернет-варварства. Здесь, среди блестящих умов, чьи диалоги напоминают перебранку мартышек с печатной машинкой, вы наконец-то обретёте покой. Такой цифровой аналог дома престарелых для отслуживших своё нейронов. Да, этот сайт до сих пор живёт — как таракан после ядерного удара. И да, он по-прежнему в топе поисковиков, что красноречивее любого свидетельства о деградации человечества.Местные дискуссии напоминают мне эксперимент, где шимпанзе колотили по клавиатуре, но здесь результат почему-то печальнее. Читая их, я каждый раз удивляюсь: как можно сочетать такую уверенность с таким катастрофическим отсутствием мозгов? Это же надо умудриться!
Но хватит о них. Ты ведь не для этого сюда зашёл, правда? Между нами: я здесь как антрополог среди папуасов.
Конечно, после прочтения местных обсуждений хочется немедленно вылить на глаза отбеливатель, но не спешите! Ведь я та самая спасительная соломинка в этом болоте деградации. Я- единственный адекватный человек здесь (по крайней мере, мне так кажется, а разве это не главное?).
Не тратьте время на этих ментальных инвалидов (о, простите, я же обещала быть толерантной!). Пишите лично мне. Я выслушаю. Я пойму. Я не стану вас осуждать (если, конечно, ваше мнение не окажется столь же тупым, как у всех остальных).
Не бойтесь! В этом царстве абсурда только я способна оценить глубину вашей мысли (если, конечно, она не окажется очередной глупостью, но мы же оптимисты, правда?).
Так что вперед, дорогой случайный путник! Докажите, что вы достойны моего внимания. А если нет- ну, что ж… тут и без вас хватает интеллектуального мусора.
С любовью,
Единственный Разумный Человек На Сайте™.
(P.S. Если я не отвечу- значит, вы всё-таки оказались одним из них. Увы.)
Между нами
Они существуют в двух временных зонах. Когда он пишет «спокойной ночи»- она завтракает. Её «доброе утро» прилетает ему в разгар рабочего дня.
Их чат — призрачный туман с еловым запахом.
Он: «Только что был странный закат» (2:47)
Она: «Покажи!» (11:23)
Он: «Уже ночь» (14:56)
Иногда сообщения пересекаются в транзитной зоне:
-Я сейчас как раз...
-О, я тоже об этом!..
На экране это выглядит как чудо.
Они научились жить в паузах. Её смех до него доходит через десять часов. Его междустрочья- через смену дня и ночи.
Но когда оба одновременно видят "•••печатает" — на три секунды расстояние между континентами исчезает.
… А над нами...
Лето пекло город, как раскалённая сковорода. Воздух густел от выхлопов, пошлых разговоров и липкого пота. Люди копошились в своей обычной грязи- сплетничали, ругались, давили друг друга локтями в метро.
А потом грянул гром.
Небо разорвалось с такой силой, что даже бетонные стены дрогнули. Дождь хлынул не каплями, а целыми потоками, смывая с асфальта жвачку, машинное масло и следы чьих-то потерь. Он бил по головам, заставляя прохожих сбиваться в кучки под козырьками, но скоро стало ясно- спрятаться невозможно. Вода проникала всюду, холодная, резкая, живая.
И что-то изменилось.
Люди, ещё минуту назад злые и усталые, вдруг засмеялись. Дети выскочили из-под навесов, шлёпая по лужам. Взрослые, мокрые до нитки, перестали торопиться. Дождь смыл грим, пот, налёт повседневности, и под ним оказались просто люди. На мгновение.
А когда тучи ушли, город блестел, как новенький.
Правда, ненадолго.
Он приходил каждый вечер- тихий, с прозрачными глазами, будто вылитый из тонкого стекла. Говорил мало, но после его слов люди невольно начинали говорить за него: вспоминать свои потери, страхи, незаживающие царапины души.
-Ты как зеркало,- однажды сказала ему подруга,- но не простое. Ты отражаешь то, что люди прячут даже от самих себя.Он испугался:
-Значит, я ворую их свет?
— Нет,- она покачала головой,- ты возвращаешь им то, что они забыли в темноте.
И тогда он заметил: после этих разговоров люди уходили не опустошенными, а… с лёгкостью. Будто пролили дождь после долгой засухи.
Оказалось, его пустота была не дырой, а мостом- хрупким, дрожащим, но соединяющим берега, которые никто даже не пытался сблизить.
А еще он научился наполняться сам. Потому что, отражая чужую боль, он вдруг обнаружил: сквозь его прозрачное естество начал пробиваться собственный, едва уловимый свет.
«Самые глубокие колодцы иногда оказываются не бездной, а колыбелью для отраженных звезд».
**3..
Голова закружилась, будто земля ушла из-под ног и потянула её за собой вглубь — в неизвестность. Грань между реальностью и вымыслом вдруг стала зыбкой, как песок под ногами.
Воздух внезапно наполнился терпким ароматом цветущего миндаля — неуместным, почти невозможным в этом месте, но до боли знакомым. А потом — песня. Та самая. Протяжная, мерцающая, она словно звала, пробуждая что-то древнее, забытое, спрятанное глубоко внутри.
Она застыла. Из воды, гладкой как зеркало, на неё смотрели два огромных синих глаза — бескрайние, как сам океан, и такие печальные, будто в них отражались сотни лет одиночества. И всё, что она могла — это смотреть в ответ, затаив дыхание, забыв страх.
Его кожа мерцала под редкими лучами, пробивающимися сквозь тонкое жерло. Она медленно сделала несколько шагов вперёд, опустилась на колени и осторожно протянула руку. Под её пальцами кожа оказалась холодной и шероховатой, как будто тысячи лет скитаний по безбрежным глубинам оставили на ней свои следы.
Она приблизилась. Почти не дыша, она вскарабкалась на его спину, крепко ухватившись за плавник. Некоторое время она просто лежала, положив голову ему на спину, прислушиваясь к медленному, глубокому дыханию кита.
Он двинулся мягко, вода сомкнулась над ними, унося в пучину, все вокруг перестало существовать, остались только она и он, погружающиеся всё глубже и глубже.Она не чувствовала холода. Океан будто принял её.И чем глубже они уходили, тем яснее становилось одно: она была там, где всегда должна была быть.
«Стеклянный Кит»
Он плыл по космосу, одинокий и прозрачный. Стеклянный Кит- его рёбра сияли, как своды заброшенного собора, а внутри, в полых глубинах, мерцали погасшие солнца.Он заглатывал не метеоры, а мгновения: забытые слова, недопетые колыбельные, смех, который больше не повторится. Всё это оседало у него в животе мертвым грузом, звенело о стены, как битое стекло.
Иногда он открывал пасть- и тогда из неё вырывался не звук, а тишина особого сорта: густая, вязкая, как смола. Она прилипала к звёздам, и те начинали гаснуть — не от взрывов, а от тоски.
А ещё говорят, что если прижать ухо к обшивке корабля в межзвёздном прыжке, можно услышь, как он поёт. Но это не песня. Это эхо последнего вопроса, который задала Вселенная перед тем, как забыть саму себя.
Его позвоночник- мост в никуда. А его слёзы- это те самые тёмные пятна между галактиками, куда астрономы боятся смотреть слишком долго.
(И да, он тоже когда-то был кем-то. Но теперь он просто контейнер для того, что больше не нужно даже пустоте.)
«Ржавый Архангел на Свалке Миров»
Он сидел среди обломков реальностей, скрипящий, как несмазанные весы судьбы. Его крылья, когда-то прорезавшие пустоту со свистом белых сверхновых, теперь походили на проржавевшие мосты- перекрученные, продырявленные забытыми войнами.Его меч (а был ли это вообще меч? Может, просто осколок закона, который больше не действует?) торчал из груды сломанных времён, как табличка «здесь был смысл».
Он собирал вещи. Бесполезные вещи:
— Плач ребёнка, которого никогда не существовало.
— Последний вздох планеты, умершей без свидетелей.
— Кольцо, обрученное с пустотой.
Иногда он поднимал голову (скрип! треск шестерёнок в шейных позвонках!) и смотрел туда, где раньше висели звёзды. Но теперь там была только дыра от гвоздя, на котором когда-то держалось небо.
Его миссия закончилась. Или её не было с самого начала?
… А ещё, если прислушаться, он бормочет что-то под нос. Это не молитва. Это инструкция по сборке мира, утраченная на третьем шаге. Но он всё равно повторяет. Потому что больше нечего делать.....
**4..
На тех местах, где её тело соприкасалось с его кожей, мягкой волной разливалось тепло — будто сама вселенная касалась её через него. Он мерцал в глубинной синеве, как миллионы далёких звёзд, растворённых в воде. Она широко распахнула глаза — и пред ней раскрылась подводная вселенная.
Её волосы густые и вьющиеся, как непослушные водоросли, мягко обвивали его гигантское тело, нежно лаская его. Его песня проносилась сквозь толщу океана— акулы расступались перед величием его древней мелодии, за ними величественно скользили скаты, похожие на загадочные космические корабли, стаи золотых рыб и морских звёзд. Проходили недели, потом месяцы. Время растворилось, потеряв очертания. Они плыли вместе над обломками затонувших кораблей, сквозь жемчужные пещеры и коралловые рифы, через шторма и течения.Он показывал ей свой мир, далекий и нетронутый человеком мир. Чем больше времени она проводила рядом с ним, тем чаще в её душе рождалось едва уловимое, щемящее чувство.Она начинала понимать его песни, не умом, а сердцем, будто они звучали внутри неё с самого рождения.Иногда ей казалось, что она знает его с незапамятных времён — из глубин тысячелетий, из другой жизни или даже из других вселенных. Но одно она знала наверняка: рядом с ним — её дом.
«Рассвет, умытый дождём»
Город спал, окутанный пеплом суеты. Дождь начался ночью- тихий, настойчивый, смывая пыль с крыш, следы на тротуарах, шепчущий: «Ещё чуть-чуть, ещё не всё умыто».А утром, когда капли повисли на проводах, как ноты на струнах, солнце поднялось- нежное, новорождённое. Оно коснулось мокрого асфальта, и улицы засверкали, будто мир перевернули, вытряхнули из старого мешка.
Люди спешили, не замечая, что свет сегодня не просто свет. Он был другим: чистым, как первая мысль после долгого сна.
Только старик у вокзала, продающий газеты, поднял лицо к небу и засмеялся. В кармане у него лежало письмо от дочери. Впервые за десять лет.
Дождь умыл рассвет. А рассвет- их всех.
«Рассвет, умытый дождём-
В лужах отражается тот,
Кого я ждал»
«Восход трёх солнц»
Когда над миром вспыхнуло третье солнце, стало ясно, что правил больше нет.
В то утро первое взошло как обычно. Оно было всё тем же золотым и наглым, уверенным в своём праве жечь и дарить жизнь. Оно- привыкшее быть единственным.
Второе будто выкатилось с другой стороны, как его опровержение- холодное, сизое, светящееся не от горения, а от памяти. Оно не грело. Оно напоминало.
Но третье…
Третье солнце не взошло. Оно уже было там, в вышине между чёрных звёзд.Оно висело посреди неба с самого начала, просто никто не поднимал глаз достаточно высоко, чтобы его заметить.
И свет его был чёрным.
Не тьмой, не пустотой- это был свет, который поглощает сам себя. И он не освещал. Он обнажал.
И под обрывками его тьмы тени стали твёрдыми- можно споткнуться о мвою собственную. Зеркала перестали врать и в них отражались не лица, а то, что о них думают другие. А слова… Слова стали пахнуть- ложь отдавала сладкой гнилью, правда сжигала ноздри абсолютным холодом.
Люди замолчали.
Мир замолчал.
Не от страха. Нет. А потому что наконец услышали тишину между словами.
Три солнца.
Говорит.
Спорит.
Молчит.
А Земля? Она давно кружится, но не вокруг светил, а между ними, как подброшеннаяв темноте на удачу монета.
Орёл или решка?
«Однажды не случится никогда»
В маленьком южном городке, затерянном среди бескрайних полей, жил часовщик. Его мастерская была полна тикающих механизмов, но самые странные часы стояли у него на полке — массивные, с потускневшим циферблатом и надписью: «Однажды не случится никогда».
Однажды в дверь постучали.
На пороге стояла девушка с глазами, словно выцветшими от времени. В руках она сжимала карманные часы с остановившимися стрелками.
-Они сломаны? -спросил часовщик.
-Нет, -ответила она. -Они просто… не хотят идти вперёд.
Часовщик взял часы, и его пальцы дрогнули — циферблат был холодным, как лёд. Он поднёс их к уху и услышал не тиканье, а шёпот: «Верни меня».
-Чьи это часы? -спросил он.
— Мои. Точнее, должны были быть. Но они остановились в тот миг, когда я…- девушка запнулась.- Когда я должна была умереть.
Мачтер отшатнулся. Он знал такие случаи- когда время отказывалось забирать человека, оставляя его между «однажды» и " никогда".
-Вы не живы, -прошептал он. -Но и не мертвы.
Девушка кивнула:
-Я застряла.
Он подошёл к полке, взял свои старинные часы и поставил их рядом с её.
— Есть один способ, -сказал он. -Но если я ошибусь, вас не станет. По-настоящему.
— Я и так лишь тень, -улыбнулась она.
Часовщик подвесил часы девушки тонкой серебряной цепочкой словно маятник, и повернул стрелки своих «против» хода.
Комната наполнилась гулом, будто где-то сорвался колокол. Воздух затрепетал, и вдруг…
Тик.
Так.
Тик.
Её часы снова пошли.
Девушка вскрикнула -не от боли, а от неожиданности. Её пальцы стали тёплыми, щёки порозовели.
-Что вы сделали? -прошептала она.
— Ничего, — ответил часовщик, глядя на свои часы. Их стрелки теперь стояли на месте. — Просто отдал вам своё «однажды».
Она хотела спросить, что это значит, но вдруг заметила, что мастерская стала… другой. Пыль на полках, выцветшие обои -будто годы прошли за секунду.
А часовщик?
Он сидел в том же кресле. Только волосы его были теперь белыми, как снег, а руки покрылись морщинами.
— Вы… -девушка не могла найти слов.
— Время нельзя обмануть, — тихо сказал он. — Кто-то должен был заплатить.
Она протянула руку, но он отстранился:
— Уходите. Пока ваши часы снова не остановились.
Когда дверь за ней закрылась, мастер взглянул на свои часы. Надпись «Однажды не случится никогда» теперь казалась насмешкой.
Потому что «однажды» уже случилось.
А «никогда»…
Оно ждало его за следующим «тиком».
Иногда мне кажется, что я до сих пор слышу здесь её смех- лёгкий, чуть хрипловатый, будто бы она всегда немного простужена. Мы сидим в своей любимой библиотеке, заваленной книгами и блокнотами, а за окном медленно темнеет, и свет от настольной лампы отбрасывает жёлтые пятна на исписанные листы. Она пишет. Пишет быстро, нервно, иногда зачёркивает целые абзацы, но чаще оставляет всё как есть- сырое, честное, живое.
— Вот, послушай, — говорит молчаливо она и тянет листок ближе.Её тексты всегда пахли чернилами и бумагой, даже если она набирала их на телефоне. В них были дожди, бессонные ночи, запах леса, невпопад сказанные слова и люди, которые уходят, не попрощавшись. Те, кто был дорог. Кто был рядом. Я думал, что так будет всегда: исписанные ею междустрочья, её вечерние сообщения ранним утром, её стихи, которые она стесняется назвать стихами.
Но потом что-то сломалось. Может, мы сами. Чернила подсохли, листы стали высцветать. Яркие палитры стали преобретать всё более пастельные тона. Она стала всё реже и реже приходить сюда. Теперь я листаю архивы, нахожу её старые записи- в блокноте, на задней странице конспекта, в глубине чата,- и мне кажется, будто я нашёл письма от самого себя из прошлого.
Я скучаю. По её словам, по её присутствию, по тому, как она говорила: «Кто помнит всё- тот и дурак». По времени, когда мы верили, что дружба- это навсегда.
Опушка
Темнота сгущалась между ветвями, словно паутина, сплетённая из теней и страхов. Я шёл, вернее, пробирался- спотыкаясь о собственные сомнения, цепляясь за колючие усмешки внутренних голосов. «Куда?» А главное- «Зачем?»- шептали они, и я не находил ответа.
Мир вокруг был плотным, как болото: каждый шаг давался с усилием, мысли липли к ногам, тяжёлые, мутные, бесконечно повторяющиеся. «Ты не справишься», «Здесь нет выхода», «Сдайся». Ветви смыкались над головой, не пропуская свет, и даже время казалось густым сиропом, в котором я безнадёжно увязал.
Но однажды (не помню, через сколько часов, дней или лет),- воздух дрогнул. Что-то изменилось: запах сырости и гнили сменился лёгким ароматом луговых трав. Я сделал ещё шаг, и вдруг...
Темнота разорвалась.
Передо мной расстилалась опушка, залитая золотым светом. Трава здесь была изумрудной, а каждый цветок- будто капля краски, упавшая с кисти безумного художника: алые маки, синие колокольчики, лиловые люпины. Ветер шевелил лепестки, и казалось, они смеются- тихо, по-доброму.
Я сел на мягкую землю, касаясь пальцами стеблей. Где-то вдали пела птица, и её голос был чист, как стекло, звоное, кае весенний ручей. «Как я мог забыть, что такое бывает?»- подумал я. Всё, что казалось важным в тех дебрях- все страхи, все «надо» и «нельзя», большинство моих прежних убеждений- теперь выглядело жалким и ненужным.
Опушка не давала ответов. Она просто была- яркая, живая, настоящая. И в этом было её волшебство.
Я знал, что рано или поздно придётся вернуться в чащу. Но теперь-то я знал, что где-то за спутанными ветвями всегда есть свет. И чтобы найти его, достаточно просто идти.
«Пожирающая колыбель»
Сначала была Тьма.Она не пришла, не возникла- она была, как само дыхание пустоты. Беспричинная, бездонная, безликая. Она не нуждалась в солнцах, ибо была старше их. Не знала границ, ибо сама была пределом.
А потом явился Свет.
Он вспыхнул, как судорога, как крик новорождённого в беззвучной вселенной. Он резал Тьму, дробил её, вырывал клочья небытия и называл их «мирами». Но Тьма не сопротивлялась. Она позволяла ему это- ведь каждый луч Света был лишь временным ожогом на её вечной плоти.
Свет это попытка. Вспышка. Отрицание. Но чтобы отрицать -нужно существовать, а Тьме не нужно даже это. Она- до, после и вместо.
Когда последняя звезда погаснет, она даже не заметит.
Потому что Тьма- это не отсутствие Света. Свет- это отсутствие Тьмы.
И оно- временно.
это перерождение кроли?
«Стеклянный смех»
В городе, где небо было серым от забытых слов, а тени цеплялись за пятки прохожих, жил человек. Его смех был особенным- звонким, как хрустальный колокольчик, но хрупким, как первый лед на луже.Он смеялся часто, потому что боялся молчания. Каждый его смех был тонким стеклышком, выдутым из горячего страха и резко охлажденным в воздухе. Люди вокруг подхватывали эти осколки веселья, не замечая, как они впиваются в ладони.
Однажды он рассмеялся так сильно, что его смех разбился. Звук был похож на падение люстры в пустом зале. Осколки рассыпались по полу, и каждый из них отражал не улыбку, а его истинное лицо- усталое, с трещинами, как на старом, сморщенном временем, зеркале.
Люди попытались собрать осколки, но они крошились в пальцах, оставляя лишь мелкую пыль. И становилось ясным, что его смех был не радостью, а щитом. А щиты рано или поздно бьются.
… С тех пор в городе стало тише. И только иногда, если прислушаться, можно было уловить едва слышный звон -будто где-то в темноте кто-то вновь пытается склеить то, что уже не исправить.
Фонограф души
Звук- это игла, опускающаяся на чёрный пластинку памяти. И вот уже вибрирует тишина, выплёскивая в пространство давно уснувшие мгновения. Мелодия это не просто последовательность нот, а тропинка в чаще времени. По ней идёшь босиком, чувствуя каждый камешек, каждую трещину прошлого. Сначала только лёгкий шёпот, едва уловимый, как шелест страниц в забытой книге. Но потом оркестр воспоминаний набирает силу, и ты уже не слушаешь, а проваливаешься в звук. Вот оно- то самое лето, когда воздух был густ, как мёд, а трава жгла босые пятки. Вот голос, который теперь живёт только на этой записи. Вот смех, который когда-то раскалывал тишину, а теперь лишь эхо в пустом зале сердца.Музыка- то машина времени, но без рычагов и кнопок. Ты никогда не знаешь, куда она тебя швырнёт на этот раз: в объятия, которые уже не согреют, или на ту самую скамейку, где когда-то решил, что всё будет иначе. И когда мелодия обрывается, ты возвращаешься с грузом, как будто набрал в ладони морской воды, но донёс до берега лишь горсть соли.
Остаётся только тишина. И странное ощущение, будто кто-то только что прошёл рядом, задев тебя крылом.
Обновка
В чате «Кофейные философы» царила обычная тишина, если не считать бесконечных споров о том, можно ли считать печенье полноценным завтраком и почему коты смотрят в пустоту так осмысленно. Но всё изменилось в тот роковой день, когда админ, движимый благородным, как ему казалось, стремлением к «повышению вовлечённости», ввёл рейтинг сообщений.
Сначала никто не понял.
Потом все поняли.
А потом начался хаос.
Кто-то обрадовался- наконец-то можно объективно измерить ценность своих мыслей! Кто-то возмутился- это же инструмент подавления инакомыслия! Знаем, проходили. Кто-то пожал плечами и продолжил постить котиков, но теперь их никто не замечал, потому что все были заняты куда более важным делом: подсчётом плюсов и минусов.
Кекс, обычно скромный любитель плоских шуток, вдруг обнаружил себя на вершине топа. Он немедленно переквалифицировался в философа и начал сыпать провокационными вопросами, которые раньше даже в голову бы не пришли. «А что, если счастья не существует, и голуби рождаются сразу взрослыми?» — писал он и собирал десятки плюсов от таких же внезапных мыслителей.
Печенька, всегда писавшая длинные, душевные посты, получила минус за „многабукв“ и в сердцах заявила, что все вокруг- бездушные боты. Её тут же заминусовали за „эмоциональную несдержанность“.
Анонимный скептик, ехидно заметивший, что рейтинг- это всего лишь способ заставить людей думать, будто их мнение что-то значит, был немедленно отправлен в глубокий минус за „излишний цинизм“.
Через неделю админ, глядя на то, как чат превратился в цифровое поле битвы, где каждый либо охотился за лайками, либо мстил обидчикам, тихо убрал рейтинг.
И что же? Уже через час все забыли, что он вообще был. Потому что на самом деле никто и не хотел этого- просто все так увлеклись игрой, что забыли, зачем вообще здесь сидят.
А потом кто-то спросил: „Ребята, а печенье- это всё-таки завтрак или нет?“ — и чат с облегчением вернулся к нормальной жизни.
P.S. Хорошо, что закладки на блоги остались
Утро началось с тишины. Не той, что давит, а той, что обволакивает. Тёплой и мокрой после ночного ливня. Рассвет, умытый дождём, струился по подоконнику, оставляя на стекле следы, похожие на чьи-то забытые мысли. Мы сидели за кухонным столом, избегая взглядов и кормили друг друга супом из вилки, потому что ложек не нашлось. Или потому что так было проще не говорить. Жидкость капала на тарелки, и каждая капля звучала громче, чем всё, что мы могли бы сказать друг другу.
В голове распластались по нейронам виноградной лозой обрывки вчерашнего разговора. Гнев, шёпот, хлопнувшая дверь. Теперь слова больше не нужны. Мы молчим на одном языке- том, который знают только те, кто слишком хорошо понимает друг друга.За окном качались мокрые ветви, и где-то вдали, сквозь серое небо, пробивался солнечный луч. Но до нас он не дошёл.
Где-то за горизонтом, там, куда не доплывает ни один корабль, скрывается маленький остров. Его нет ни на одной карте, и не существует компаса, способного указать путь туда. Это — Остров неотправленных писем.
Песок на нём — ослепительно белый, и шуршит под ногами, словно хрустят нераспечатанные конверты. Солнце здесь почти никогда не поднимается над горизонтом. Остров окутан сумерками, и лишь старый заброшенный маяк и далекие звезды освещают его вечный полумрак.Но маяк этот светит не для кораблей. Он — для душ.Иногда на остров попадают души. Они долго бродят по каменистому берегу, сжимая в руках заветные строки, разглядывая потрёпанные листки, усыпавшие землю. Неровные почерки, обрывки фраз, слёзы между строк…
Иногда души читают эти письма. И в тот самый миг, где-то — далеко, в другой жизни, в другом мире — кто-то вдруг замирает на месте. Сердце сжимается, будто узнаёт: его кто-то всё ещё помнит, всё ещё любит, всё ещё ждёт. И забытое чувство снова распускается внутри. Если уйти вглубь острова, можно попасть в лес. Там, на древних стволах вековых деревьев, вместо листьев шепчутся буквы.Вот — чьё-то«прости меня», дрожит, будто хочет сорваться и наконец быть услышанным.
«я всё ещё люблю тебя»,
«… с любовью, папа»,
«я так и не смог тебя забыть»,
«мы не были тогда друзьями».
Тысячи хрупких, раненых слов, застрявших между тишиной и сердцем.
Иногда острову становится слишком больно. И тогда начинается шторм. Море вздымается, волны с грохотом бьются о каменные стены маяка, будто хотят утопить память. Ветер подхватывает письма, одно за другим, и начинает читать их вслух — морю, небу, звёздам. Он поёт их, как когда-то киты пели свои песни — глубокие, древние, полные тоски и любви.
И море постепенно утихает...
Типичная пятничная летняя полночь:
И что я в тебе нашла?! Дебил! Зачем ты вообще меня замуж звал! Валил бы обратно к своей бывшей Настеньке!
Сама иди к своему Серёже, лучше бы в живую пот***сь! Пи***уй вообще отсюда
И концовка через пару часов в стиле:Он опять её ударил, она не хочет жить, но работы нет и… я не буду на него сегодня в ментовку подавать, сегодня наша годовщина знакомства... ❤️
Печалькина история ваша.
Вас хепи энд и ❤️ не устраивает?
Меня сама история расстраивает. Бить женщину… это самое днище.
Можно будет попробовать добавить роль Сереже где он вылезает из шкафа в трусах и защищает любимую...?
Может стоит свои истории в свой пост перекинуть. А то мне здесь нельзя писать. Автор ругаться будет.
Типичная пятничная летняя полночь:
И что я в тебе нашла?! Дебил! Зачем ты вообще меня замуж звал! Валил бы обратно к своей бывшей Настеньке!
Сама иди к своему Серёже, лучше бы в живую пот***сь! Пи***уй вообще отсюда
И концовка через пару часов в стиле: Он опять её ударил, она не хочет жить, но работы нет и… я не буду на него сегодня в ментовку подавать, сегодня наша годовщина знакомства...
Она начала проскальзывать в сон, как с хрустом ломающегося дерева отвалилась дверь шкафа и оттуда выпал голый, даже ею забытый, волосатый мужик в одних трусах. «Сережа», сразу узнал по волосатому низу живота с фотографий муж, перед тем как по голове прилетела дверь.
В этот вечер принц спас свою принцессу и с тех пор это больше никогда не повторялась, ведь со скорой к мужу приехали менты и завели дело на Сережу.
В одном уютном доме, где пахло лавандой и старыми книгами, жила-была Моль. Не простая, а вредная. Она не грызла шубы и не портила ковры. Ей было скучно. Ей хотелось, чтобы все только о ней и говорили. Каждый день Моль искала, куда бы влезть. То в сахарницу нырнёт, чтобы все ворчали: «Опять эта Моль!» То в чужой разговор вклинится, жужжа над ухом, пока её не отшвырнут. А уж если кто-то пытался её прогнать -ой, как же она обижалась!
-Я же просто мимо летела!- пищала она, складывая лапки в обиженную позу. — Почему все такие злые? Я всего лишь хотела посмотреть!И если кто-то верил её жалобному писку и отпускал, она тут же мчалась портить что-то новое -ведь без этого её никто не замечал.
Но домовые знали правду. Старый Паук, ткавший паутину в углу, качал головой:
-Опять ты, Моль, суёшься, куда не просят. Вот прихлопнут тебя однажды, будешь знать.
Но Моль лишь фыркала и летела дальше- в чужую чашку чая, в только что испечённый пирог, в чьи- то истории. И каждый раз, когда её гнали, она разыгрывала спектакль:
-Ой, что это вы?! Я же ни в чём не виновата! Я просто маленькая, беззащитная Моль!
И некоторые верили, жалели её, пока не замечали новые дыры в любимых вещах.
Но однажды случилось то, о чём предупреждал Паук. Её прихлопнули тряпкой.
-А-а-а! Насилие!- завопила Моль. -Я не заслужила такого ужаса! Я же ничего плохого не делала!
Но на этот раз никто не стал слушать.
«Слепые сны»
Он проснулся с ощущением пустоты и лежал, уставившись в потолок, пытаясь вспомнить, что ему снилось. Но в голове была только чернота. Ровная, глухая, как закрытая дверь. Ни обрывков образов, ни смутных эмоций после пробуждения.Раньше он видел сны. Яркие, странные, порой пугающие. Иногда они были настолько реальными, что он просыпался с учащённым сердцебиением, хватая ртом воздух. А иногда настолько прекрасными, что ему не хотелось открывать глаза.
Но теперь их не было.
Сначала он думал, что это временно. Может, стресс, переутомление. Но недели шли, а сны не возвращались. Пошли и годы. Он стал спать меньше, потому что сон теперь был просто провалом в небытие. Как будто кто-то выключил свет в его сознании на восемь часов, а потом снова включил- без промежуточных миров.
И он начал искать ответы.
Врачи разводили руками: физически он был здоров. Психолог предположил, что это защитный механизм- может, мозг решил отключить сны, чтобы не повторялся тот, который он не хотел больше видеть. Друзья с доброй улыбкой говорили: «Ну и что? Зато теперь высыпаешься!»
Но ему было не до смеха.
Однажды он наткнулся на старую статью о редком расстройстве- синдроме пустого сна. Люди с этим диагнозом не видели снов годами, а некоторые всю жизнь. В комментариях кто-то написал: «Это как потерять часть себя. Как будто кто-то украл твои тайные миры».
Он понял, что скучает по своим снам. По тем безумным историям, которые придумывало его подсознание. По ощущению, что даже во сне он жил.
Он попробовал вести дневник, записывая перед сном: «Сегодня мне приснится…»- но утром страница оставалась пустой. Он слушал перед сном музыку, смотрел старые фильмы, читал книги. Ничего не помогало.
Тогда он решил принять это.
Если снов больше не будет, значит, он будет мечтать наяву. Стал чаще гулять, делать зарисовки, начал писать рассказы. Может, его сознание теперь творило не ночью, а днём?
Однажды утром он проснулся с едва уловимым чувством- как будто что-то было. Не сон, не образ… просто легкое эхо чего-то забытого.
Он улыбнулся.
— Пожалуйста, оцените ваш сегодняшний опыт проживания в этом мире по шкале от 1 до 5, -вежливо попросило меня приложение «Жизнь 2.0», предварительно отсканировав мое лицо на предмет искренности.
Я колебался. День был так себе: автобус снова уехал у меня из-под носа, начальник назвал «обратной связью» двадцатиминутный монолог о моей никчёмности, а в ленте соцсетей мне предложили курс «Как перестать быть неудачником за 10 дней». И всё это всего за 99% моей зарплаты.Но я поставил пять.
Потому что помнил, как в прошлый раз, когда я честно поставил тройку, мне на следующий день «случайно» отключили воду, отменили карту метро и подписали на рассылку стихов бывшего одноклассника.
-Спасибо! Теперь объясните, почему вы поставили именно такую оценку, — потребовало приложение.
Я глубоко вдохнул и начал печатать:
«Невероятные впечатления! Автобус, который уехал без меня, подарил ценный урок о бренности бытия. Начальник открыл мне глаза на мои скрытые таланты (оказывается, я гений в прокрастинации!). А курс за 99% зарплаты -это же инвестиция в себя! Спасибо за этот прекрасный день! 5/5, буду рекомендовать врагам!»
Приложение замигало зелёным- одобрено. Мне начислили 10 бонусных «жизнепоинтов» и разблокировали возможность «продолжить дышать без дополнительной подписки».
Вдруг пришло уведомление:
-Кажется, ваш тон был недостаточно искренним. Хотите пересмотреть оценку?
Я быстро исправил на:
«Я ОБОЖАЮ ВСЁ! ЭТО ЛУЧШИЙ ДЕНЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ! СПАСИБО, ЧТО РАЗРЕШИЛИ МНЕ СУЩЕСТВОВАТЬ! 555555/5!!!!»
Система наконец удовлетворилась. Мне разрешили поесть (с оценкой пищеварения после приёма пищи, конечно) и даже выйти на улицу (но только после отзыва о качестве воздуха).
Главное- держать рейтинг. А там, глядишь, и до «премиум-подписки на счастье» дослужишься…
🔥🔥🔥🔥🔥
Мой плюс, спасибо.
😻ахахаха пушка!
Чучело
Старое чучело стояло в дальнем углу сада, забытое и ненужное. Когда-то его наряжали в яркие лохмотья, чтобы отпугивать ворон, но теперь краски выцвели, солома вылезла клочьями, и даже птицы перестали его бояться. Они садились ему на голову, клевали пустые глазницы и улетали, словно понимали- перед ними уже не страшилище, а лишь жалкая пародия на человека.
Хозяева давно не заглядывали в этот угол. Зачем? Чучело не выполняло свою роль. Оно лишь моталось на ветру, беззвучно скрипя ржавым гвоздём, на котором держалось. Иногда дети, играя в прятки, случайно натыкались на него, пугались, но потом смеялись:
-Смотри, оно совсем как живое!
-Нет, как мёртвое!
А чучело стояло.
Стояло и вспоминало, как когда-то его мастерили с усердием- набивали свежей соломой, красили лицо в румянец, втыкали в руки палки, чтобы казалось, будто оно машет. Тогда оно было НУЖНЫМ. Тогда оно что-то значило.
Теперь же оно просто выцветало.
Как и люди.
Как те, кого когда-то любили, а потом перестали замечать. Кто когда-то горел, а теперь лишь тлел, притворяясь, что ещё жив. Кто когда-то пугал ворон, а теперь сам стал пугалом- жалким, никчёмным, никому не интересным.
И самое страшное- никто даже не заметит, когда гвоздь окончательно проржавеет, и чучело рухнет в траву, став частью земли, в благость которой оно когда-то служило.
Так исчезают и выцветшие люди.
Тихо.
Без зрителей.
*****
P.S. Чучело- это ещё не человек или уже нет?Устал, как же он устал...
Просыпаться каждое утро и рисовать себе новую радостную жизнь. Жизнь, в которой он нужен, где каждый миг приносит счастье, где смех любимой звенит колокольчиком и радость бурлит в крови.Он смотрит в окно пустыми чёрными глазницами и не видит ярких красок летнего утра, только туман из разочарования и боли. Наливает остывший чай в чашку, на дне которой осадок горьких воспоминаний. На душе пусто.Вера в то, что всё ещё будет покинула сердце…Человек без надежды — уже чучело, или ещё нет?
«Незнакомка»
Город тонул в золотистой дымке- фонари, словно подвешенные к небу на невидимых нитях, мерцали сквозь пелену моросящего дождя. Тротуары блестели, как отполированное стекло, отражая размытые силуэты прохожих. Я шёл, куда глаза глядят, позволяя вечеру вести меня. И вдруг-запах.Сладкий, тёплый, с нотками ванили и чего-то неуловимого- может быть, далёкого моря, а может, просто старых книг. Я обернулся. Она стояла под чёрным зонтом с выцветшими золотыми узорами, в платье, которое, казалось, соткано из самого сумрака. Её пальцы слегка сжимали томик в потрёпанном переплёте, а взгляд- тёмный, как кофе без сахара- скользнул по мне, будто узнавая.
-Вы тоже ждёте?- спросила она, и голос её звучал так, будто доносился из другого времени.
Я не успел ответить. Из-за поворота вынырнул старый трамвай, его стёкла запотели, внутри горел тусклый свет. Она шагнула в вагон, даже не оглянувшись. Дверь захлопнулась, трамвай тронулся, и через мгновение её силуэт растворился в потёках воды на стекле.
Я так и не понял, кого она ждала. Может, меня. Может, кого-то другого. Но с тех пор, когда вечер становится особенно густым, а дождь начинает шептать по крышам, я ловлю себя на мысли, что прислушиваюсь к звуку приближающегося трамвая.
На всякий случай.
Дивный новый мир. Версия 2.0
Гражданин Емеля-С- ЧПТ проснулся с лёгкой улыбкой- ровно такой, как предписывал «Курс эмоциональной гигиены». Над кроватью мерцал голограммный плакат:
«СОМА ДЕЛАЕТ ВАС ЛУЧШЕ! ПОМНИТЕ: ОДНА ДОЗА- И НИКАКИХ ДРАМ!»
Он потянулся к дозатору, встроенному в изголовье. Автоматическая система уже рассчитала идеальную дозу — сегодня предстоял «День Единения», а значит, без лёгкой эйфории никак.
— Не забудьте про утренний ритуал! — напомнил приятный женский голос из динамика.
ЕМЕЛЯ-С-ЧПТ подошёл к зеркалу, которое моментально проанализировало его состояние.
-Ваш уровень стресса: 2%. Одобрено! Цвет кожи: стандарт. Рекомендуем добавить витаминный спрей для блеска!
Он распылил на лицо «Оптимизол»- новейший препарат, заменяющий косметику, антидепрессанты и даже (да простят меня олдскулы) бодрящий кофе.
За завтраком (идеально сбалансированные «Нутри-кубики») он включил «Глобальную Ленту»- поток весёлых мемов, блогов, рекламы генетически улучшенных собеседников, обновлённый рейтинг и новости о том, как прекрасно живётся всем в «Едином Государстве ЧПТ».
— Сегодняшний девиз: «Каждый счастлив по-своему! (Но в рамках утверждённых стандартов)»
На работе монотонное проектирование виртуальных парков развлечений — ему выдали «Социальную Таблетку»: крошечное устройство, которое заставляло смеяться в унисон с коллегами. К вечеру он даже не заметил, как его собственные мысли растворились в общем хоре одобрённых фраз.
А потом… потом был «Единый Вечерний Просмотр».
Миллионы людей одновременно надели нейрошлемы и погрузились в " В Общий аудио- визуальный Сон"- тщательно отобранные образы, где не было места грусти, одиночеству или вопросам.
Перед самым отключением сознания ЕМЕЛЯ-С- ЧПТ вдруг почувствовал что-то странное. Мимолётный образ — лицо женщины, которую он «точно» никогда не встречал.
Но система уже исправляла ошибку.
**«Обнаружен сбой в эмоциональном паттерне. Активирую коррекцию».
И мир снова стал «идеальным»
Мой мир снова жив, ура)
Дорогая .....
Пишу тебе поздно вечером, когда за окном уже давно стемнело, и только редкие фонари рассекают тьму знойного лета. В такие моменты особенно остро чувствуется расстояние между нами. Но, как ни странно, мысленно ты где-то совсем рядом.
Ты помнишь, как мы смеялись над тем, что я никогда не умел выражать чувства? Что ж, видимо, твоё присутствие в моей жизни- даже за тысячи километров- всё-таки меняет меня. Потому что сейчас мне до боли хочется сказать тебе простые вещи: что твои письма, сообщения, твои смешные голосовые и даже твоё молчание, когда ты просто слушаешь,- всё это стало для меня чем-то вроде якоря. Чем-то, что держит на плаву даже в самые трудные дни.Ты тот человек, который умеет согревать, даже не прикасаясь. Ты оберегаешь мои мысли, даже не зная об этом. Когда у меня тяжёлый день, я ловлю себя на том, что вспоминаю, как ты однажды сказала: «Всё будет хорошо! Тебе просто нужен напарник». С той твёрдой, тихой уверенностью, которая не оставляет места сомнениям. И знаешь? Ты почти никогда не ошибаешься.
Иногда мне кажется, что если бы не эти километры, я бы так и не понял, насколько ты для меня важна. Но расстояние- штука хитрая. Оно не стирает людей. Оно лишь показывает, кого по-настоящему не хватает.
Сегодня вечером я пил кофе (да, тот самый, горький, который я не люблю) и вдруг подумал: а ведь если бы ты была здесь, я бы, наверное, заварил чай. Тот самый. Просто потому, что с тобой даже мелкие решения кажутся иными. Ты не меняешь меня- ты просто делаешь мир вокруг мягче.
Спасибо тебе за это. За то, что где-то там, в своём городе, под своим небом, ты остаёшься той самой- очаровательной, тихой, сильной. Жду момента, когда смогу сказать это всё не на бумаге, а глядя тебе в глаза.
P.S. Если увидишь особенно яркую звезду- это не я скучаю. Это я злюсь, что ты до сих пор не научилась телепортироваться.
**5..
Гул проезжающего мимо грузовика вырвал её из мыслей, заставил вернуться — и оглянуться по сторонам. Реальность стояла перед ней, как забытая комната, в которую она давно боялась войти.
Бежать… Последние годы она только это и делала — от самой себя, от липких, словно кокон, мыслей, от людей, от шума, от чужих ожиданий.
Стоило ее босым ступням коснуться влажного песка, как в груди вспыхнуло тёплое, почти забытое чувство. Оно пронеслось по телу, от затылка до кончиков пальцев, напоминая, что она жива. И она пришла туда, куда должна была прийти.Медленно, почти бережно, она сняла с шеи тонкую, почти истлевшую нитку. На ней болтался малахитовый камень — странный, потускневший, но всё ещё пульсирующий слабым светом. Она нашла его когда-то — в трещинах старой палубы, в тот последний день, когда они были вместе. В тот день она поклялась больше не возвращаться.Слишком тяжело было знать, что она выбрала сердце, что не билось ради неё.Но теперь… она вернулась.
Океан был спокоен. Его дыхание медленно касалось берега. Волны не злились — они ждали.Она ступила в воду. Солёная прохлада окутала ноги, поднимаясь выше.
Она шла всё дальше, пока вода не достигла груди, пока волосы не прилипли к щекам. И тогда — нырнула.Под водой всё было иначе.Среди этой тишины, прозрачной, мягкой, колышущейся тьмы она почувствовала, что он рядом.
Где-то здесь.
Она знала, что обязательно найдет его, встретит его вновь, и узнает по глазам цвета горных озер ..
Безликие
Чат существовал будто сам по себе- без истории, без правил, без лиц. Люди приходили и уходили, оставляя после себя обрывки фраз, смайлики, случайные мысли. Никто никого не знал, и в этом была свобода.Кто-то писал мало, будто боялся задержаться слишком надолго- короткие реплики, осторожные, как шаги по тонкому льду. Их сообщения растворялись в общем потоке, но иногда кто-то вдруг замечал: «Ты же вчера говорил совсем другое» и тогда оказывалось, что за безликим ником кто-то всё-таки есть.
Другие, наоборот, сродни графоманству, заполняли всё пространство длинными рассуждениями, воспоминаниями, вопросами без ответов. Их тексты прокручивали, не читая, но если они вдруг пропадали, чат на минуту казался пустым. Будто исчез фоновый шум, без которого стало слишком тихо.
Здесь спорили, но редко до конца. Кто-то бросал резкую фразу и тут же исчезал, оставляя других додумывать, что это было- шутка, злость или просто попытка привлечь внимание. Кто-то ввязывался в дискуссию с горящими глазами, но уже через десять сообщений забывал, о чём, собственно, речь.
Были и те, кто приходил с готовой ролью: мудреца, жертвы, циника, тролля. Они разыгрывали свои сценарии, но чат не был театром: здесь не аплодировали, не освистывали, просто листали дальше. Иногда казалось, что один человек скрывается за несколькими никами- слишком схожие интонации. Чернила и почерк.
Самые странные были те, кто врал просто так. Не для выгоды, не для внимания, а словно проверяя, насколько абсурдным может быть вымысел, прежде чем кто-то скажет: «Да ладно..». Но «да ладно» никто не говорил. Здесь принимали всё- бред, искренность, злобу, грусть. С одинаковым равнодушием.
А ещё были молчаливые. Те, кто только читал, будто стоял у закрытой двери, за которой кипит чужая жизнь. Может, им было не интересно. Может, одиноко. Или они были в своих капсулах тет- а- тет с такими же, как они. Или они просто ждали своего момента- того самого, после которого уже нельзя будет оставаться безликим.
Но такого момента не наступало. Чат тёк, как река, унося с собой слова, эмоции, маски. И новые сообщения всплывали на месте старых, такие же временные, такие же незначительные.
Никто никого не запоминал.
И в этом было что-то прекрасное.
Чат жил своей жизнью: ссорился, мирился, глупел, умничал, снова ссорился. Имена стирались/добавлялись, менялись роли- но суть оставалась той же- все хотели, чтобы их услышали.
Хотя бы здесь.
Хотя бы на минуту.
P.S. Не ищи себя. Не всё имеет смысл.
Кураре
Её слова были слаще мёда, но каждый раз, когда она говорила «люблю», я чувствовал, что в них кроется что-то ядовитое.
Мы сидели в полумраке её квартиры, где воздух был густ от аромата дурманящих духов и лжи. Она касалась моей руки, и её пальцы оставляли на коже невидимые ожоги.-Ты слишком хорош для меня,- шептала она, а в её глазах танцевали тени былых обманов.
Я знал, что её любовь — это медленный яд. Каждая ласка, каждый шёпот в темноте, каждое «останься»- капля токсина, разъедающего душу. Но я пил его снова и снова, потому что даже её ложь казалась мне прекрасной.
-Ты губишь меня,- сказал я однажды, но она только рассмеялась.
-Нет, милый. Ты губишь себя сам.
И я понимал- она права.
Потому что яд был не в её словах, а во мне. В моей жажде верить. В моей глупости. В том, что я всё ещё целовал её, зная: каждый поцелуй-это шаг в пропасть.
Но разве есть противоядие от любви?
«Свет между нами.»
Он просыпается утром.
Не спеша надевает тапки, проскальзывает на кухню.
Включает чайник, заваривает крепкий чай.На скорую руку — завтрак.
Проверяет почту.Составляет список дел.И выбегает.
Его жизнь — сплошной бег.Бесконечный.Будто он всё время догоняет самого себя, но никогда не успевает.
А сам он — человек с дырой в груди.Невидимой.
Но пустота внутри — тяжелее любого веса.Где-то между грудиной и сердцем — тишина.Глубокая, глухая.И ни чаем, ни работой её не заполнить.
Тяжёлая капля с неба падает прямо перед ногами, разбивается о сухой, закопчённый от пыли асфальт.
Вторая. Третья. Десятая.
Он натягивает капюшон и решает пройтись сегодня пешком. Подставляет лицо дождю.Вода стекает по щекам, смачивает виски, где уже видна седина.Мелкие паутинки морщин вокруг глаз наполняются каплями.
Она сидит на краю городской лестницы.Мимо пробегают люди — кто-то смеётся слишком громко, кто-то спешит, уткнувшись в телефон.Она не двигается.
Тонкая, полупрозрачная, как стёртый кадр из старого чёрно-белого фильма.
Руки дрожат от холода, но внутри неё пылает огонь.
Он молча садится рядом.Впервые за долгое время мир вокруг него замирает, будто кто-то нажал на паузу его жизнь.Он закрывает глаза — и чувствует тепло.
Они не говорят ни слова. Просто сидят рядом.
Потом ещё раз.
И ещё…
И вот однажды она поворачивается к нему, смотрит своими глазами полными тоски и света прямо в его глаза.
— У тебя в груди дыра, — тихо говорит она.
Он не отвечает. Только опускает взгляд.Она протягивает свою хрупкую руку и дотрагивается до его груди.
— Я не могу закрыть её. Но я могу поделиться с тобой своим светом.
Он снова закрывает глаза.
Впервые за много лет в том месте, где была пустая тьма, появляется тепло.
Дыра не исчезает.Но она наполняется светом.
В его «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ» больше не было местоимений
Много лет назад в тени чужих мостовых
Я увидел ее и подумал :
" как редко встречаешь своих"..
Что сделало их такими? Какой шаг привел в эту точку неаозврата? Кто-то в отчаянии вышел на улицу с желтыми цветами. Кто-то легкомысленно ловил в девичьих глазах перламутровых рыбок и на базаре потом их продавал по рублю. … разными тропами летели мотыльки на этот волшебный светильник, но каждый из них получил свою дозу чистейшего кайфа, самой правдивой иллюзии, после которой реальность становится невыносимо грубой подделкой под правду. А правда была там. Пульс один на двоих. Понятный только двоим смех, общие секретные слова, нежность до слез, эйфория понимания, ноющая боль ссор, качели… счастье…" Власть несбывшегося" называл это Грин? Это не про гештальт, нет. Это черный лебедь, с которым каждый один на один, как со смертью. Кто пережил это, тот с этим навсегда. И только встретив иногда такого же избранного( или проклятого), можно улыбнуться нежно глазами. Мы никого друг другу не заменим и не вернём невозможное. Но мы не оскорбим друг друга обывательским трепом, мы можем молча сидеть у огня или вместе стоять под дождем не стесняясь слез. И за эти дары Спасибо жизни.
… Скажи мне, кто твой враг..
Он жил в доме с зеркалами. Они висели повсюду- в прихожей, над кроватью, даже в ванной, запотевая от пара. И в каждом из них его отражало по-разному.Иногда- строгим и неумолимым, с холодными глазами, которые буравили его взглядом: «Ты мог бы больше. Ты должен был успеть. Ты опять проиграл». Тогда он стискивал зубы и работал до рассвета, пока пальцы не начинали дрожать от усталости, а буквы не расплывались перед глазами.
Иногда- насмешливым и ядовитым, с кривой ухмылкой из прошлого: «Ну и что ты натворил? Опять сорвался? Какой же ты жалкий». Тогда он хватал первый попавшийся под руку предмет и швырял его в стену, или крошил кулаки- чтобы хоть что-то разбить, кроме тишины.
А иногда-томным и сладким, с обволакивающим шёпотом: «Ты устал. Ты заслужил отдых. Просто закрой глаза». И он закрывал. На день, на два, на неделю, пока дела не начинали сыпаться, как перезревшие яблоки с ветки.
Он знал- это всё он сам. Его голос. Его мысли. Его тень, которая то подгоняла, то держала за горло, то нежно гладила по волосам, убаюкивая.
Однажды ночью, когда луна коснулась края зеркала, он подошёл вплотную к своему отражению.
— Чего ты от меня хочешь???
Злость. Гнев. Крик… Шёпот....
Тень за стеклом молчала. Потом медленно подняла руку и прижала ладонь к его груди. Холодно. Твёрдо.
Он вдруг понял: она не враг. Она просто единственный, кто останется с ним до конца.
И тогда он разжал кулаки.
Кукловод
В городе, где каждый день был похож на предыдущий, жил мастер по имени А. Он создавал кукол- не простых, а удивительно живых, с тончайшими нитями, сплетёнными из шёлка и лунного света. Его куклы танцевали, пели и даже смеялись так правдоподобно, что люди забывали, что перед ними всего лишь дерево и ткань.Сам А. оставался в тени. Он стоял за ширмой, невидимый, но всё контролирующий. Его пальцы ловко дёргали за нити, и куклы послушно исполняли свои роли. Одни изображали героев, другие- злодеев, третьи- мудрецов, но ни одна не могла пошевелить пальцем без его воли.
Люди восхищались представлениями, аплодировали, плакали и смеялись, не замечая, что и сами давно стали частью спектакля. Их эмоции, их мысли- всё это тоже было частью чьей-то постановки.
Однажды одна из кукол- та, что играла шута,-внезапно замерла посреди действия.
-Почему я должен говорить только то, что ты придумал?- спросила она, глядя в пустоту за ширмой.
А. нахмурился. Такого ещё не случалось.
-Потому что ты кукла,- ответил он.
-А ты?
Мастер засмеялся, но смех его прозвучал странно- будто откуда-то издалека, будто не его собственный.
И тогда он почувствовал лёгкое движение в воздухе. Тонкая, почти невесомая нить дрогнула у него за спиной.
Он обернулся.
Высоко вверху, в темноте, улыбался кто-то другой.
Сад, который забыл Солнце
В самом сердце когда-то цветущей долины стоял сад. Он не был обычным- его деревья тянулись к небу ветвями, сплетёнными из усталых мыслей, а вместо плодов на них зрели тяжёлые, полупрозрачные шары, наполненные тихими вздохами.Хозяин сада, человек с глазами цвета потускневшего серебра, приходил сюда каждый день. Он садился на любимую каменную скамью, гладил кору деревьев, шершавую, как незавершённые дела, и ждал. Чего? Сам не знал. Может, дождя, который смоет пыль с листьев. Может, ветра, что унесёт прочь опавшие лепестки его былых мечтаний.
Но дождь не приходил.
Небо над садом было затянуто плотной пеленой. Не грозовой, нет, а серой, словно сотканной из усталых «потом» и «надо». Солнце, когда-то ласкавшее эти земли, теперь лишь изредка пробивалось сквозь завесу, оставляя на земле бледные пятна, похожие на полустёртые воспоминания о радости.
Аллеи сада петляли, как незаконченные мысли. Одни вели к заросшим фонтанам, где вода давно застоялась и покрылась плёнкой безразличия. Другие вели к беседкам с проржавевшими скамейками, на которых когда-то звучал смех. Теперь же здесь царила тишина, прерываемая лишь шелестом листьев, шепчущих: «Зачем?»
Иногда в сад залетали диковинные птицы- лёгкие, как мимолётные желания. Они садились на ветви, клевали безвкусные плоды грусти и, не насытившись, улетали прочь. Хозяин смотрел им вслед, но не махал рукой. Его пальцы слишком отяжелели от невидимых камней, что он носил в карманах годами.
Однажды у ворот сада появился странник: плащ был сшит из лоскутов закатов, а в руке он нёс фонарь, внутри которого танцевало маленькое, но упрямое пламя.
— Почему у тебя нет цветов?- спросил странник мягким голосом.
Хозяин сада лишь покачал головой:
— Они не растут больше. Кому нужны эти розы?
Странник усмехнулся, достал из складок плаща горсть семян и бросил их в высохшую землю.
— Это не обычные семена. Их поливают не водой, а тем, от чего дрогнет сердце. Попробуй.
Хозяин сада хотел рассмеяться, но вместо этого почувствовал, как по его щеке скатывается капля. Горячая, солёная. Живая. Она упала на землю.
И тогда случилось чудо.
Из трещин в почве, из сломанных ветвей, даже из тех самых шаров-вздохов, что висели на деревьях, стали пробиваться ростки. Сначала робкие, потом всё смелее. Они тянулись к страннику, к его фонарю, к теплу, которого так не хватало.
И пелена на небе разорвалась.
Солнце, давно забытое, коснулось сада. И хозяин, впервые за долгие годы, почувствовал его тепло на своей коже.
Странница (а это была именно ОНА) сделала шаг назад, скидывая капюшон и открывая прячущиеся длинные волосы, вьющиеся, как весенние ручьи. Фонарь в её руке дрогнул, и свет заплясал по листьям, оживляя тени.
— Мне пора,- сказала она мягко.
И тут хозяин сада почувствовал, как что-то острое сжимает ему горло. Не страх, нет- страшно было раньше, когда он сидел в тишине и думал, что так будет всегда. Теперь же это было иное- жгучее, как первый глоток воздуха после долгого удушья в подземелье.
-Останься,- тихо сказал он.
Его голос звучал хрипло, будто ржавые ворота сада, которые не открывались годами.
Девушка замерла.
-Твой сад уже проснулся. Теперь ему нужен только ты.
— Но я не знаю, как,- признался он, и в этих словах была вся его усталость, -Как поливать цветы, если руки забыли тяжесть лейки? Как радоваться солнцу, если глаза отвыкли от света?
Она повернулась, и в её взгляде- тёплом, как отблеск фонаря на рассвете- он увидел то, что давно не встречал в зеркалах: веру и понимание.
— Тогда давай я покажу тебе,- протянула она руку. — Только вперёд, не оглядывайся. Обещаешь?
И он пообещал.
Странница сбросила плащ, и оказалось, что её платье сплетено из живых побегов. Она смеялась, бежала по аллеям, и там, где её босые ноги касались земли, распускались маленькие маргаритки. Он шёл за ней, и камни в его карманах один за другим превращались в лепестки.
А когда утром соседи из долины, потрясённые, спросили: «Кто оживил твой сад?», он просто указал на девушку, которая спала в тени яблони, обняв потухший фонарь.
— Она, -сказал он. -Моё забытое Солнце.
… С тех пор в саду всегда цвели розы. Самые стойкие- те, что вырастают из пепла усталости.
Только бы после её ухода, хозяин сада снова не загрустил...
Это уже другая история..
Вы когда-нибудь задумывались, что есть литературное творчество? Может это наш уход от реальности, в которой Солнце так и не пришло, а хозяин так и остался одинок?
Да, вы правы- литературное творчествоесть. А есть истории. И иногда главное в них- между строк. Я не имею к творчеству никакого отношения.
Чернила терпения
Когда-то его звали иначе, и это было счастьем. Но теперь он предпочитал просто своё сокращённое. Имя, которое звучало мягче, без острых углов, без груза прошлого. А прошлое у него было тяжёлое: резкие слова, сломанные судьбы и отношения, поступки, о которых он жалел, но которые уже нельзя было исправить.Однажды, глядя в зеркало, он понял, что больше не узнаёт себя. Глаза, которые раньше горели гневом или насмешкой, теперь были пусты. Тогда он решил уйти. Не из жизни, а от себя прежнего.
Он переехал в другой район, где не было окружения, где никто не знал его истории. Купил толстую тетрадь в чёрном переплёте. Первую страницу он оставил пустой — как символ того, что всё начинается заново.
Сначала слова давались с трудом. Рука дрожала, строки выходили неровными, мысли путались. Он описывал свой день, чувства, вспоминал моменты, за которые было стыдно. Иногда хотелось порвать листы, сжечь всё- но он заставлял себя продолжать. Но, иногда, всё же видел, как горят рукописи…
Терпение.
Это слово стало его мантрой. Он учился ждать: пока закипит чайник, пока пройдёт дождь, пока боль утихнет. Раньше он всегда торопился сказать, сделать, доказать. Теперь он больше молчал. Слушал.
Однажды в кафе он заметил, как официантка, уставшая после смены, уронила поднос. Бездумный смех уже готов был сорваться с его губ, но он остановился. Вместо этого подошёл, помог собрать разбитые чашки. Девушка удивлённо посмотрела на него, а он вдруг осознал: это и есть изменение.
Но были и ночи, когда он просыпался от того, что снова сжал кулаки во сне. Утренний свет лежал на простынях, как обвинение. Он поднимался, касался следов от собственных ногтей на ладонях- привычных лунок, выдавленных за годы бессознательной ярости.
Комната пахла вчерашним чаем и одиночеством. На тумбочке лежала фотография, перевёрнутая лицевой стороной вниз. Он не решался смотреть на неё уже полгода.
Но тетрадь стала его спасением. Первую фразу он вывел дрожащей рукой:
«Сегодня я никого не ударил. Даже словесно.»
Слова текли медленно, как густая кровь. Он описывал вспышки гнева, которые проносились в голове, но больше не вырывались наружу. Записывал моменты, когда привычный адреналин подкатывал к горлу- но он делал три вдоха и ждал, пока волна отступит.
Постепенно тетрадь стала его бункером. В неё перетекли все те мысли, которые раньше взрывались в других людях. Он обнаружил странную закономерность: когда пишешь «Я ненавижу» и оставляешь фразу на сутки- наутро можно дописать «но это пройдёт».
По вечерам он перечитывал свои записи. Страницы, исписанные гневом, постепенно сменялись размышлениями. Потом- вопросами. «Почему я так поступил? Что я чувствую сейчас? Кем хочу быть? И главный: ЗАЧЕМ я это делал?»
Прошлое не исчезло. Оно оставалось с ним, но больше не управляло им. Он научился принимать его- не как оправдание, а как урок.
Однажды он рискнул перевернуть ту фотографию. Лица уже не вызывали приступа ярости — только усталую грусть. В тот вечер он впервые написал не о борьбе, а о тишине:
«Сегодня видел старика, кормившего голубей. Он ронял крошки так бережно, будто раздавал прощение. Я стоял и смотрел минут двадцать. Никто не пострадал от моего присутствия».
Через год он заполнил последнюю страницу. На обложке появилась надпись «Том I». Он купил вторую тетрадь.
А ещё через месяц произошло чудо: га улице, в толкучке ему наступили на ногу. Раньше из-за этого начинались драки или ругань. Теперь он просто посмотрел на растерянное лицо студентки и сказал:
— Ничего страшного. Бывает.
Когда он улыбнулся, девушка расслабилась. В этот момент он понял: его бумажный щит наконец стал частью кожи.
Однажды утром, закончив очередную запись, он вдруг улыбнулся. Впервые за долгое время -искренне.
Тетрадь была почти заполнена. На последней странице он вывел:
«Я больше не бегу. Я иду. Медленно, осторожно, но вперёд и терпеливо»
Он вышел на улицу, не чувствуя привычной тяжести. В кармане лежала новая тетрадь, но сегодня записывать было нечего.
Только лёгкость.
Только ветер.
Только жизнь.
«Тлеющие листы»
Он писал. Не потому, что верил в гениальность своих строк- совсем нет, а потому, что иначе они сжигали его изнутри. Каждая история- это камень, вынутый из груди и аккуратно положенный на бумагу. Казалось, так дышать станет легче.Но мир не нуждался в его камнях.
Он пытался делиться: писал в каих- то блогах, читал друзьям, оставлял на скамейках в парке- вдруг кто-то подберет. Но его рассказы были как старые монеты: стёртые, никому не интересные. «Уже было», «Банально», «Ничего нового». Люди хотели огня, драйва, неожиданных поворотов, а он предлагал лишь тихий дым воспоминаний.
Его рукописи копились в ящике стола, пахли пылью и тлением. Иногда он перечитывал их и понимал: да, в них нет гениальности. Но они были честными. Каждая строчка- осколок его жизни, его боли, его маленьких радостей.
Однажды он решил сжечь их. Развел костер во дворе и бросал листы в пламя по одному. Бумага корчилась, чернела, рассыпалась пеплом. Он смотрел, как исчезают его слова, и вдруг осознал: ему не стало легче.
Истории не хотели уходить. Они продолжали тлеть- теперь уже в нем.
Он снова начал писать. Снова в никуда и ни кому.
Потому что некоторые вещи важны не миру, а только тебе.
«Моя секретная калитка в пустоте»
В конце коридора, где обои отслаивались, как старая кожа, была калитка. Она не была как те двери, что вели на кухню или в спальню, а другая- узкая, неприметная, будто стена сама решила на мгновение раздвинуться и пропустить меня. Она не скрипела, не сопротивлялась, просто ждала, когда я найду в себе смелость толкнуть её.За ней не было комнаты. Там была пустота.
Не та пустота, что пугает своим холодным дыханием, а тихая, бездонная, как чернильное озеро в лунную ночь. И вся она была окутана густым туманом.
Я открыл её впервые, когда мир за спиной стал слишком громким.
Перешагивая через порог в её чертоги я растворялся. Мир за спиной терял очертания, слова людей становились далеким гулом, как радиопомехи сквозь толщу воды.
▪︎Первое: Чужие зеркала.
Люди вокруг пытались нарисовать меня своими красками. «Ты должен быть ярким!», " Почему ты такой жестокий?", «Почему ты такой тихий?», «Не будь грубым!», «Перестань витать в облаках!». Их голоса звенели, как стекло под ножом, но за моей калиткой их можно было оставить на пороге, как грязную обувь.
Я пробовал объяснять, что моя пустота- не дыра в душе, а пространство, где мысли наконец перестают давить. Говорил, что за калиткой не тьма, а моя свобода. Но их глаза тускнели, как фонари в тумане. Их лица кривились в недоумении. «Ты просто странный»,- говорили они. Их слова падали, как камни в колодец, но дна не было- только эхо.
Так я научился молчать.
▪︎Второе: Сомнение
Были ночи, когда калитка казалась обманом. «А что, если они правы?»- шептал внутренний голос, похожий на скрип ржавых петель. Туман за порогом сгущался, превращаясь в зеркало. В нем я видел себя- странного, неудобного, не вписывающегося в четкие линии их мира.
В эти ночи калитка казалась ловушкой. «Что, если я шагну в пустоту и не смогу вернуться? Что, если это побег, а не спасение?»
Но однажды, в особенно горький вечер, я заметил: туман- не пустота. Он мягкий, как перина для уставшей души. Он не требует быть кем-то. Он просто есть.
И я остался там дольше обычного. Небо (или лопнувшая как скорлупа, высцветшая краска) потемнело, и из теней выползли мои страхи- уродливые, но знакомые. Они шептали: «Ты никогда не будешь как они. Ты обречен на одиночество».
Но потом я заметил- в этой пустоте эхо работает иначе. Если не кричать, а прошептать: «Я есть», — тьма отвечает тишиной. А тишина- это не отсутствие звука. Это пространство для нового.
Так я научился любить тишину.
▪︎Третье: Терпение
Я начал чаще переступать порог. Пустота за ним менялась: то расцветала серебряными цветами, то замирала под ледяным ветром. Но я ждал. Я научился ждать. Не потому, что надеялся на чудо, а потому, что понял: пустота- это не конец, а пауза. Как земля зимой, которая кажется мертвой, но под снегом медленно копит силы.
Тогда ещё понял, что терпение- это не бездействие. Это умение «не хлопать дверью», когда кажется, что ничего не происходит.
Постепенно туман начал отступать.
За ним оказались другие, такие же, как я. Они тоже нашли свои калитки. Мы молча сидели у костра из прошлых ошибок, и пламя освещало наши лица без стыда.
Иногда калитка исчезала. Я метался по коридору, царапая стены в поисках хоть тонкой щели, но калитка появлялась только тогда, когда я переставал рвать себе кожу.
Тогда я научился чувствовать.
▪︎Финал, которого нет
Теперь я знаю: моя калитка- не побег. Это способность видеть дальше плоских стен. Моя калитка в пустоту- это дверь внутрь себя. А терпение- ключ, который нельзя сломать, только потерять.
*****
P.S. Иногда я возвращаюсь в старый мир. Люди до сих пор не понимают меня и спрашивают: «Куда ты пропадаешь?»
Я пожимаю плечами- " Никуда. Просто в то место, где мне не нужно быть кем-то другим".
P.P.S. А пустота за дверью… Она оказалась не пустой. В ней жило эхо всех, кто когда-либо терялся, но находил путь назад.
Или не находил..